Клеарх, вероятно, понимал, что творится у воинов на душе: около полуночи велел глашатаю объявить по всему лагерю, будто у нас сбежал осел и оттого возникла сумятица, а причин для страха просто нет. Кроме того, приказал оповестить воинов, что лагерь взят в двойное кольцо охраны, следовательно, все могут безбоязненно отдыхать. Голос глашатая олицетворял самого верховного командующего — человека, который бодрствует, пока другие спят, делит с людьми голод и тяготы, но при этом всегда имеет план действий.
Вскоре все в лагере успокоилось. Воины даже зажгли кое-где костры, многим удалось отдохнуть.
Я думала о Мелиссе. Где она сейчас? И находится ли рядом с ней ее защитник? Возит ли красавица с собой в корзине отрубленные головы тех, кто пытался надругаться над нею, чтобы потом снова поставить у своей палатки? Конечно же, нет. Головы одиноко торчат на кольях посреди пустынного поля. Ни следа похоти не осталось в остекленевших глазах, шеи кончались там, где прошел меч фессалийца.
А где сам Менон? Даже его идеальное тело, вероятно, сейчас грязно и лишено ухода. И Мелиссе не придется ласкать своего леопарда.
Во сне Kсен ворочался. Он тоже думал о завтрашнем дне, быть может, спрашивая себя, сколько ему еще отпущено и к какой смерти надлежит готовиться.
Я же заснула, прижавшись к нему, как всегда. Мне смерть не грозила; что до влюбленного, я не сомневалась: моя любовь отведет любую беду, нависшую над его головой.
Может, это была беспочвенная уверенность и моим надеждам вскоре предстояло истаять под первыми лучами солнца, и все же на рассвете случилось чудо. Меня разбудил Ксен, уже вооруженный, в доспехах, и со странным выражением в глазах сообщил:
— Царь просит о перемирии!
Невозможно, но тем не менее то был успех.
— Это случилось вскоре после того, как встало солнце: мы с Софосом отправились к верховному командующему, и все еще беседовали с ним, как вдруг появился один из наших и объявил, что к нам гости.
— Гости? — повторил Клеарх.
— Да, — ответил воин. — Послы от Великого царя просят, чтобы ты их принял.
Мы уже намеревались произнести: «Пусть войдут», — так нас удивило услышанное, но Клеарх проговорил:
— Скажи им, что я занят.
— Но ты ведь не занят, Клеарх, — возразил Софос.
— Напротив, — ответил тот. — Я размышляю над тем, как их принять. Кратковременное ожидание лишь пойдет им на пользу. Мы не должны показывать, что жаждем вступать в переговоры, иначе персы решат, что мы слишком слабы. Но есть еще одна, более важная, причина. Я хочу, чтобы мои воины предстали перед послами причесанные, в блестящих доспехах, чтобы щиты их отражали солнечный свет. Пусть все выглядит так, будто дисциплина нисколько не пострадала и моральный дух по-прежнему высок: послы должны передать Великому царю не столько мои слова и требования, сколько рассказ об армии, выстроившейся в полном боевом порядке. На все это нужно время. Я приму их, когда настанет подходящий момент.
И он поведал нам историю об осле, которую глашатай по его повелению распространял в лагере, и все мы смеялись над нею, хотя тревога полностью не исчезла. Прошел почти час с тех пор, как сообщили о прибытии послов; теперь, кажется, их примут.
Ксен еще не закончил, как затрубили сбор и воины бросились на площадку в середине лагеря.
Явился Клеарх.
Он расчесал волосы, собрав их на затылке. Доспехи его сверкали, в левой руке Клеарх держал копье, в правой — жезл командующего.
— Воины! — начал он. — Послы Великого царя просят меня принять их. Я хочу, чтобы вы выстроились в четыре ряда, ровной шеренгой: они должны видеть перед собой армию, а не отару овец. Вы хорошо меня поняли?
Предводитель двинулся вдоль строя и, если видел воина, ломавшего порядок, при помощи удара жезлом заставлял его встать ровно в линию. Потом выбрал восьмерых, самых высоких, самых мускулистых, которым предстояло играть роль его телохранителей. Труба зазвучала снова — то был знак надеть на руки щиты и сомкнуть ряды. Под лязг металла Клеарх велел передать гонцам, что готов их принять.
Явились трое посланцев, и сразу же стало очевидно, насколько они поражены стройностью наших рядов, их безупречным порядком и грозным блеском оружия. Парни испытывали жесточайшие муки голода и тем не менее стояли прямо, выпятив грудь, перед чужестранцами, дабы продемонстрировать, что они не сломлены и ничего не боятся, а даже, напротив, способны внушать страх. Я увидела Сократа-ахейца с непокрытой головой впереди своих воинов, Агия-аркадийца, опирающегося на копье и похожего на статую Ареса, Менона-фессалийца, блиставшего, словно звезда Орион, которая приносит несчастье, — на плечах его красовался плащ невероятной белизны: как он этого добился? Видела Агасия-стимфалийца и Глуса.