— Великие силы вас подери! Вы издеваетесь? Михаил наконец попытался сделать хоть что-то, он честно выполнял приказ Отца, а что по итогу? Его доверием воспользовались, как и остальными! Я молчал. Молчал очень долго, ведь меня затыкали, говорили, что я ничего не смыслю в политике, но кто бы послушал! — Гавриил вздохнул, пытаясь успокоить себя и подошёл чуть ближе к нам.
Рука прошлась над пледом, убирая пятно от пролитого вина и лежащие кубки. Вечер испорчен, но сейчас, видимо, он хотел нам рассказать нечто, что знали трое, но молчали.
— Началось всё с того, что мы перестали слышать Отца. Он очень редко отвечал на наши зовы и даже, казалось, в расчёт не ставил. Мы пытались спрашивать у него, звать и кричать. Как-то отважились к Родному дому вернуться. Вы ведь все помните его? Они с Судьбой жили там. Оказалось, что Отец в нас разочаровался. Постоянными ссорами и криками мы вынудили его замолчать. Так он хотел показать свой протест нам, который мы не поняли.
Переведя дыхание, Гавриил хотел продолжить, но его попытался заставить молчать Уриил:
— Мелкий, может, ты заткнешься? Ещё все святые тайны выдай, вот будет весело!
— Нет, — рыкнул он, прорезая взглядом брата. — Не заткнусь. Сейчас надо помолчать как раз вам, коль не смогли сохранить Рай таким, каким его изначально видел Отец, — заставив Уриила притихнуть, Гавриил продолжил: — Мы увидели его не в самом лучшем духе и сразу же нарвались на гнев, мол, не смели мы сюда приходить, ведь дом священен, и любой визит без разрешения должен бы караться падением. Его успокоила Судьба. Что-то шепнула на ухо, и гнев постепенно ушёл, сменяясь спокойствием и внутренним душевным равновесием.
— Ты забыл, что перед этим он уже собирал силы, чтобы действительно сбросить нас в Ад, — напомнил Селафиил, но тут же наткнулся на колючий взгляд брата и замолчал.
— Мы поговорили с ним, пообещали, что больше не будем ссориться меж собой, и нам был дан срок.
— И вы нам об этом не сказали? — в удивлении приподнял брови Варахиил.
Голос был мягким и спокойным, словно не хотел нарваться на гнев ранее спокойного младшего брата.
— Одно из условий, что он снова нам помогает и говорит, как поступать, давая благословения или запреты, являлось то, что вы не будете знать об этом разговоре. Срок истёк, а мы всё так же переругивались. Общались лишь небольшими парами да обсуждали за спиной. Именно поэтому я всегда вёл себя тихо на собраниях: каждый из вас приходил ко мне жаловаться друг на друга, и мне приходилось слышать плохое о каждом из вас. С каждым разом на душе становилось всё противнее и противнее.
Вздохнув, Гавриил сел под дерево, рядом с которым кружил один из огоньков, и прикрыл глаза. На пару минут в воздухе повисла тишина.
Клинки за нашими спинами давно уж исчезли, а мы постепенно переваривали то, что говорил нам только что брат. Слова не унимались в голове, а его злой голос отчаяния всё терзал душу, заставляя чувствовать себя виноватыми. Каждого из нас.
Ведь мы действительно периодически жаловались друг на друга, не говоря об этом в лицо, хотя на каждом заседании открыто сообщали, что рады командной работе. Как же отвратительно на душе.
Никто не смел сейчас сказать и слова. Повисшая в воздухе недоговоренность только и ждала момента, что Гавриил продолжит рассказ там же, где оборвал.
Постепенно мы осели на землю и обратили взгляд на младшего.
Ещё с минуту помолчав, он хрипло продолжил:
— После того, как прошёл срок, мы так и не услышали от Отца ни единого слова. Он ушел, оставляя нас одних. ещё в споре упомянул, что мы и так хорошо работаем вместе. Не живем как семья, но как работники очень неплохие. Единственное, что мы увидели, так то, что по прошествии сорока дней у нас троих рядом с кроватями появилось письмо, которое мы не могли открыть. На конверте осталась пометка: «Разорвать в случае крайней надобности». Сколько мы ни пытались его открыть, чем ни пытались — все напрасно. А сегодня утром, послушав своё предчувствие, я понял: конверт легко поддаётся. Бумага рвётся, но открывать не спешил. Хотел всё это сделать при вас.