И тогда ему приснилась степь. Он лежит, раскинув руки, примяв высокие травы, а они клонятся к нему пушистыми метелками, щекочут лицо и голую грудь. Хорошо лежать так после долгого бега, не думая ни о чем, щурясь на яркую синеву, слушать, как шмелем гудит, нагоняя истому, ветерок над головой, и, пока сохнут струйки пота, затылком ощущать, как медленно и величаво поворачивается степь… Мама, молодея и красивая, пришла босиком по этой степи, положила на лоб, теплый от солнца, шершавую, в мозолинках ладонь, голос ее взмыл над долиной, отразился в хрусталиках синего-синего неба… Он, маленький мальчик, чуть не заблудился в лесу, но его вывел к знакомому озерку с зарослями осоки и харганы сладкий запах маминых рук. Где же ты так долго была, эжы?.. Лодка мягко оттолкнулась от берега, поплыла, раздвигая кувшинки с белыми цветами, легкая рябь добежала до белых гусей. Вздымая радужную пыль, птицы взлетели, оросив лицо, овевая грудь прохладными крылами…
Жорик очнулся на мокрой холодной подушке.
— Че, не околел пока что? — прищурилась золотозубая тетка, покоясь на подушках. — Ишь, мать-то замучил! Это все болезнь грязных рук! Руки надо мыть перед едой, понял? А впрочем, говори не говори… — тетка, зевнув, перевернулась на другой бок.
Жорик уже научился не слушать золотозубую. Он вообще боялся говорить: рядом, сунув под щеку кулачок, беззвучно спала старуха. Платок сбился на плечи, седая косичка обвила шею. Жорик поправил дэгэл, хотел подложить подушку, но побоялся разбудить: когда еще удастся старей так сладко уснуть?.. За окном, тонко расписанным ночным морозцем, лежал снег. Снега было много, он успел покрыться корочкой и оттого казался подсвеченным изнутри. Снегом занесло вторые пути, одинокий строительный вагончик, останки трактора и груду металлолома. Сугробы здесь намело, должно быть, в пояс. А там, на взгорье, пробивалась щетинка хвойного леса, за его верхушками вспухала, покалывая глаз, оранжевая гортань, розовые языки облизывали снега. Ветра не было, и все: поле, лес, поезд, — порозовев, застыли в ожидании чуда.
И солнце взошло.
Жорик понял, что его разбудило, — тишина. Поезд стоял в чистом поле.
«На данной дистанции пути образовались снежные заносы», — так почему-то вполголоса сообщил пришедший из туалета мужчина-всезнайка с электробритвой в руке. «Как ваше здоровье?» — поинтересовался он, укладываясь в своей боковушке. Гм, как его здоровье? Так легко он себя еще не чувствовал. Разве что в детстве. Необычная легкость заполнила все клеточки тела.
Жорик с нетерпением дождался пробуждения своей спасительницы и подробно расспросил ее о Матвее, имя он помнил из письма.
Ободренная участливым голосом попутчика, Долгор повинилась в утере денег. Старая она, глупая…
После часовой стоянки заныли смерзшиеся вагонные буксы.
«Мы едем, едем, едем в далекие края!..» — с криками в купе ворвались кавказец со студентом Петей. Они принесли разнообразной еды в промасленных пакетах, яблок и вина. Все это они навалили на столик, кавказец хлопнул Жорика по плечу, поцеловал руку Долгор, ущипнул за бок раскрывшую было золотозубый рот тетку, чинно представился мужчине-всезнайке, подмигнул парню с гитарой и с ходу, переспросив имя, произнес тост во славу Жаргала Нурова — хорошего человека.
На Жорика напал зверский аппетит. Он обсосал куриную ножку, заел сыром, зеленью, копченой колбасой, запил сухим вином, хрустнул яблоком. Не отставал и парень, от волнения позабывший надеть ботинки. Правда, от вина он категорически отказался, даже рассердился, когда его начали уговаривать. Тетка пила вино, как воду, Долгор обсасывала крылышко. Мужчина из боковушки сослался на язву, но, подойдя, втянул воздух и сообщил, что увлекается сыроедением. Утолив жажду и первый голод, спели песню. Студент Петя полез целоваться к Жорику. На песню прибежала высокая проводница, взбила прическу, ухватила яблоко, провожаемая уважительным причмокиванием кавказца. И тут выяснилось неожиданное. Кавказец бывал со строительной бригадой на родине Жорика. Чуть ли не по соседству, не в одном и том. же селе — до или после, неважно. Сам, он не кавказец, но с гор, зовут его Гога. Может, бабушка или Жаргал слышали? Я ваш земляк! — вскричал Гога. Он даже знал артельного дядю Васю, встречались по делам сугубо пиломатериальным. По этому поводу чокнулись еще. Гога хотел бежать в вагон-ресторан, там работает настоящий земляк, но его удержали. Тогда он стал звать Жаргала на сезон-в теплее края — им нужны хорошие плотники, а перед своими он замолвит за хорошего человека словечко… «Едем, ну?! — кричал Гога. — В Москве пересадка! Ты ел дыни?..»