– Павел Александрович, берегите себя пожалуйста, сейчас это ну очень важно.
– Дякую.
Состояние отвратительное. Похмелье во всех его привычных проявлениях: тошнота, обостренное обоняние, головная боль и отсутствие желания жить. В текущей ситуации стандартных для выхода из этого состояния двух суток на прийти в себя у меня нет, придется звонить спасательной бригаде докторов с капельницами, а пока надо идти в душ.
Тугие струи горячей воды приятно разбиваются о спину, немного снимая головную боль. Так бы и стоять, уперевшись головой в стену и смывать с себя итоги вчерашних похождений. Через час приедут доктора, и еще через пару часов мне станет намного легче.
Физически станет легче, но что делать с тем, что, ощущение возникшей пустоты начинает разрастаться и захватывать разум. А что, если самолет разбился и Завадского больше нет? Волна паники окатила с ног до головы, вызвав приступ тошноты. Что делать- то? Как там говорил Воланд? «Проблема не том, что мы смертны, а в том, что мы внезапно смертны». И как же не вовремя он пропал! Что с заводами делать? Как разбираться с проблемами собственников? Очень много денег вложено в продвижение Завадского Петра Алексеевича как политика, все планы развития строились на его личной харизме. Стоит ли теперь искать замену, или бросать эту идею?
По ощущениям на спину опустилась многотонная бетонная плита, грозящая раздавить маленькую крупинку по имени Александр Иванов. И положиться категорически не на кого. Разве что Татьяна.
Главное сейчас не поддаться панике: нужно дышать – вдох-задержка-выдох-вдох-задержка-выдох.
Глава 6. 8 марта. Петр Завадский. 05-30 малазийского времени. Борт рейса MH370 Куала-Лумпур – Пекин.
Из динамиков кабины пилотов, прорываясь сквозь тревожные крики автопилота, послышался сдавленный кашель.
Показалось? Одним рывком я очутился у двери в кабину и начал стучать изо всех сил. У входа меня встретила миниатюрная стю Кристина.
– Zakhari adakah awak masih hidup, – она проговорила в трубку коммутатора какой-то чирикающий набор звуков, видимо на малайском.
– Saya cedera, – послышался хрипящий голос первого пилота.
– Что ты спросила? Что он ответил? – Я не отрывал глаз от стюардессы.
– Он ранен, – прошептала она.
– Он может открыть дверь? Как открыть дверь??? Есть какой-то код доступа открытия двери? Can he open the door? How to open the door??? Is there some kind of access code to open the door? – сбиваясь с русского на английский, прорычал я. Английские слова вылетели на автомате; оказывается, в кризисной ситуации мозг работает без запинок.
– Beritahu saya kod untuk membuka pintu, – пролопотала она на малайском в коммутатор, наверное, спросила код доступа.
– Еmpat, lapan, lima belas, enam belas, dua puluh tiga, empat puluh dua, – с паузами и сдавленным дыханием продиктовал сдавленный голос из кабины
Миниатюрная малайка начала набирать код на панели двери пилотов: 4-8-15-16-23-42. Щелкнул замок, дверь разблокировалась, и я рванул её на себя.
Представившееся зрелище напомнило сцену из третьесортного американского хоррора. Стены кабины в брызгах крови и кусочках мозга второго пилота-террориста. Первый пилот, Захари, в алой от крови, некогда белоснежной рубахе, с торчащей из груди рукояткой ножа, на полу лужа крови, резкие звуки тревоги, доносящиеся из динамиков, неприятный запах пороха и крови. Прямо как в Сибири, в девяносто первом, стремительно пронеслась мысль. Потряс за плечо раненного пилота, но он опять был в отключке. По величине густой красной лужи на полу было однозначно понятно, что при такой потере крови он не способен управлять боротом. Нужен кто-то, кто посадит самолет хоть куда-то. Тряхнул головой и повернулся к стюардессе.
– Кто-то может посадить самолет? – обратился я к Кристине.
– Нет, в экипаже нет бывших пилотов.
Ну что? Придется побыть Томом Крузом и Брюсом Уиллисом в одном лице, и попробовать приземлить самолет самому; знать бы еще, конечно, куда… В конце концов, летная лицензия есть, и принципы должны быть те же, что у маленького самолета. И один раз ходил ради смеха на тренажер по управлению Боингом поменьше. Но там только взлет и посадка на симуляторе, и отношения к реальности имеет мало. Радует одно: инструктор объяснил, какие приборы за что отвечают, хоть в этом смогу разобраться.
– I have a pilot's license. I'll try to land the plane, help me remove him.
Отстегнул труп второго пилота, с дырой в затылке размером с мой немаленький кулак и, подхватив подмышки, стянул с кресла. Естественно, сразу весь измазался в крови, руки стали скользкие и липкие. Опять резанули неприятные воспоминания из бурной молодости. Руки, измазанные в крови, под струей воды в раковине, и розовые потоки, стекающие с кистей в канализацию. Тряхнул головой, отгоняя воспоминания, скинул уже окоченевшее тело в проход, и уселся в пилотское кресло. Судя по звукам, турбины еще работали и самолет шел на крейсерской скорости. Среди десятков кнопок и лампочек отыскал «автопилот», переключил тумблер на OFF, и взялся за штурвал. Мысленно вернулся к аттракциону по управлению самолетом; что там говорил инструктор? – уменьшить тяги двигателей, оттолкнуть штурвал от себя, переводя борт к снижению. На приборах тридцать две тысячи футов. Из телепрограмм про катастрофы всплыла информация, что максимальная скорость снижения должна быть не более 7 метров в секунду. Если снижаться по 7 метров за секунду с десятки, потребуется примерно двадцать пять минут. Примерно две с половиной минуты на тысячу метров снижения. На сколько хватит горючки – непонятно. Пока работают движки, нужно снизить самолет как можно ниже, чтобы была возможность не упасть камнем, а мягко спланировать на любую поверхность. В памяти всплыло чудо на Гудзоне: пять лет назад Боинг сел с неработающими двигателями на воды реки Гудзон и при этом выжили все. Но там пилоты были опытными ребятами, а я условно первый раз замужем. Вцепился в штурвал до боли: это позволяет не думать о хреновом финале, а отдаться процессу. Сквозь чужую кровь на коже стало видно, как побелели костяшки пальцев.