Николай Васильевич Успенский
Пропажа
Был зимний вечер. В крестьянской избе горела лучина; на конике{1} сидел ветхий старик высокого роста, в одной рубахе, с расстегнутым воротом; он плел лапти и сурово посматривал на баб, хлопотавших близ печки. Старуха и одна молодая баба вынимали из лубочных сундучков рубахи, онучи, нитки и запихивали их в мешок, в который прежде положена была вареная каша и коврига хлеба.
Бабы собирали в дорогу мужика Антипа, который на дворе насыпал два воза муки. В избе было тихо, только слышался шепот баб:
– Хресточек-то не забудь, а портки-то положь вниз… под хлеб-то пихни.
– Лапти положите пуще всего, – заговорил старик.
– Положили, положили… – сказали бабы… – не забудь, матушка, сольцы…
Старик начал стучать по лаптю кочатыгом{2} и говорит:
– Дорога дальняя, обужа первое дело; на дороге бог знаешь за что отдашь полтину али семь гривен…
Уставшие бабы завязали мешок и сели друг против друга:
– Не забыть бы чего?., дай бог память…
– Кажись, не забыли…
Старик перестал стучать и исподлобья посмотрел на баб, желая сделать им выговор, если они что-нибудь забыли.
На дворе под навесом Антип таскал из амбара муку и говорил стоявшему у саней другому мужику, соседу:
– Старик одно слово! иной раз пужанет чем ни попадя; однова ошарашил меня – шесть недель пролежал… Семая! – заключил он, бросив меру муки в сани.
– Семая! – повторил другой мужик, разравнивая муку.
– Однова дыхнуть, – говорил Антип, нагибаясь в закорм, – не чаю, коли он помрет… хоть и отец… Кабы я был сам хозяин-то, да один в доме-то!.. а то всякое дело из рук валится… шкалик, шкалик, братец ты мой, иной раз и то боишься выпить.
– Известное дело…
– Уж и постыла эта жизнь, подумаешь!..
Мужики зашпилили веретья{3} и увязали воз веревкой; в углу двора фыркали лошади.
– В ночь поедете?
– В ночь…
Антип и его сосед пришли в избу.
– Насыпал? – спросил старик. Антип бросил у печки шапку и, потирая руки у печурки, неохотно произнес:
– Насыпал…
– Скоро мужики-то поедут? – опять спросил старик.
– Кто их знает… хотели в ночь…
– Тогда, чай, скажут, – проговорила баба. Сосед присел на хоры и, искоса поглядывая на старика, начал:
– А небойсь теперь в Москве дорог хлеб-то?
– Вестимо, небойсь дороже здешнего… так было спокон веку, – сказал старик, – наше дело – тем кормимся.
– Точно, – продолжал сосед, – пропитание, стало быть, наше… ведь он, батюшка, хлебушек-то, как походишь за ним да постараешься, он тебе и отплотит, а будешь лежать, ни рожна не будет!..
– Видно, так надо сказать, – возгласил старик, намереваясь сказать помудренее, – часто и от глупости нашей не бывает ничего.
– А то что же? – заметил сосед, – от глупости и есть!
– Тоже от гордости, – продолжал старик, – иной, прости меня господи, кричит: «Я богат!» – а что, мол, ты богат? что в тебе есть? – У старика слегка задрожали руки.
– Стало быть, богатство-то наше не под нужду, – заметил сосед.
– А завсегда надо богу молиться! – возопил старик, – еще от дедов идет история…
Старик потащил из угла лыки и сказал:
– Без бога не до порога.
– Да! – отвечал сосед, – видно, что попросишь бога, то и есть.
Кто-то постучал в окно и крикнул:
– Эй, Антип! запрягай лошадей!
Через четверть часа вся семья стояла перед образами.
– Зажгите, бабы, свечи Флору, Лавру, – сказал старик, – надо об лошадях помолиться… Ну, Антип! – простившись с сыном, воскликнул он, – смотри денег попусту не трать да лошадей береги: ежели что случится, прямо говорю: лучше не показывайся на глаза! Ступай с богом!..
Ночь была не лунная, но видная; по деревне ехал большой обоз. Антип съехал со двора и вскоре смешался с обозом.
– Тппрру!! куда тебя занесло? куда в бучило идешь? – раздавались голоса.
Через несколько времени обоз выехал на большую дорогу; мужики шли кучами близ лошадей, разговаривая про то, сколько кто насыпал хлеба, не взял ли кто с собой лишней оглобли, хомута; иногда мужики толкали друг друга и подсмеивались, у кого какая жена. Всех мужиков в обозе было человек до двадцати.
– Уж и чудна Андронова жена! – говорил один, – бой баба! Надысь, когда у нас стояли солдаты, муж ее приколотил, а она приходит к нам и говорит: «Хоть без ребрышка быть, да солдатика любить!»
Наступила полночь. Обоз проехал верст десять. Разговоры между мужиками прекратились; кто сидел на возу и спал, кто шел и дремал; иного мужика так клонило ко сну, что, не владея собою, он или падал в снег, или шел в противоположную от обоза сторону, то есть назад, и приходил в себя тогда, когда натыкался на оглоблю или на товарища, который кричал ему: «Ай домой попер?..»