— Кто это? — ахнула девушка в коричневой шубке и прижалась к мужу, высокому парню в очках.
— Это, товарищи, редчайший случай в нашей практике: зубренок, выросший на руках у людей. Прошлым летом, как вы знаете, по средней полосе промчался ураган. У нас повалило много деревьев. И только что родившегося зубренка, ему было два дня от роду, придавило упавшим деревом. Теленок не мог ходить, не мог сосать. И сделать мы ничего не могли — зубрица не подпускала никого. Он на глазах у нас погибал. Наконец, на шестой уже день удалось отвлечь зубрицу к дальнему краю загона, наши ребята схватили теленка в охапку и — вынесли. У него был перебит крестец, да еще обнаружилось воспаление легких. Лечили его уколами, поили молоком из бутылочки…
— А можно его погладить? — замирая, спросила девушка в коричневой шубке. Маленькая, она тепло оделась в дальнюю дорогу и была похожа на медвежонка.
— Конечно, можно. Я же говорю: он совсем ручной.
Зубренок стоял, моргая глазками. «Совсем как домашний телок», — подумал Кулагин и спросил:
— А почему он такой маленький?
— Вот это нас и огорчает. Все его сверстники больше его в два раза, а он вот такой… плохо развивается. Конечно, молоко зубрицы не сравнить ни с чем. Да и болел он очень долго. Мы думали, не выживет…
— Какой же ты мягонький, какой же ты пушистенький, — приговаривала между тем девушка, оглаживая зубренка со всех сторон, обнимая его за шею. Как-то так получилось, что она как бы завладела им, и никто больше не подходил, не гладил: все топтались вокруг, но не подходили. А зубренок, освоившись, ткнулся мордой в шубу и начал вылизывать рукав.
— Наверно, он меня за маму принимает! Шуба же коричневая, и он, наверно, думает, что я его мама? Зубренок ты мой пушистенький…
Всем, и Кулагину тоже, было понятно, что у девушки этой недавно родился ребенок, наверно, первый ребенок, и теперь для нее весь мир состоит из отцов-матерей и их теплых, пушистых детенышей…
Кулагин подошел, сунулся рукой и удивился: под корявыми пальцами его был нежнейший, почти неосязаемый пух. А он почему-то думал, что у зубров шерсть как проволока. На вид она и была такой.
Из-за высоких сосен в дальнем загоне показались зубры: корова во главе, бык, бычки…
— Вот они, идут! — раздался чей-то заполошенный голос, и все задвигались, засуетились. Кто-то достал фотоаппарат, стал наводить объектив.
Кулагин измерил взглядом расстояние от домика, сосчитал загоны и определил: Мушкатель. Это он, его загон. Вот он, гороподобный, невозмутимый, со свисающими с бороды ледяными сосульками. «Мушкателище, старый бродяга, дармоед… — бормотал Кулагин, растягивая рот в затаенной улыбке. — Вот и свиделись…»
И вдруг услышал:
— Перед вами, товарищи, крупнейший в нашем питомнике кавказско-беловежский зубр Муран, сын знаменитого Мушкателя, самого крупного зубра в стране…
— А где Мушкатель этот? — перебил кто-то.
— Мушкатель, товарищи, умер…
— Как так — «умер»? — вскрикнул Кулагин.
— Этой осенью умер. Зубры ведь живут восемнадцать — двадцать лет. Быки поменьше, коровы подольше. За два года до смерти мы выпустили Мушкателя на волю, и он жил…
Кулагин отвернулся.
Вот, значит, как. Умер. А это, значит, Муран. Тот самый Муран, который бродил по опушке леса, как бездельник-подросток бродит по поселковой площади. Ну что ж…
Девушка-экскурсовод, рассказав все про Мурана, увела группу к дальним загонам. А Кулагин остался.
Муран ходил вдоль сетки, то подходя к ней вплотную, останавливаясь и скользя по Кулагину круглым зрачком, то уходя вглубь, поддевая по пути рогами сухой ствол поваленного дерева.
Все было, как и в тот далекий уже год. И если бы Кулагин пришел сюда один, то так бы и считал, что это старый Мушкатель смотрит на него выпуклыми глазами из-под нависших бурых косм мамонтовой шерсти. И от этого сходства, такого обычного, ибо кто же отличит одного зверя от другого, Кулагину почему-то было жутковато: чудилось, что какая-то темная, неведомая ему сила таится за этим превращением отца в сына и сына в отца.
Еле слышный, дрожащий звук возник в воздухе и оборвался — за десятки километров отсюда промчалась, сигналя, электричка.
Кулагин вздрогнул и огляделся.
Высоким и холодным было небо, далеким и сумрачным лес. Зябко и бесприютно душе человеческой, когда остается человек под этим небом один и впереди у него долгая зима.
БОЛЬШАЯ МАЛЫШКА
Повесть