Вот Жилинский у нас был, тот, из-за которого я уехал отсюда, — тот долго у нас сидел. Он из хохлов, еще в целину сюда с Украины приехал — а они все хозяйственные мужики. У них если где осел — так там должен быть порядок. И аллеи он в совхозе насадил, и цветы заставил посадить, а за селом, по-над Ишимом, у нас яблоневый сад и огород был. Что ты, овощами весь район снабжали, все детишки, все пионерские лагеря у нас кормились. А как уехал Жилинский — так огород сразу и забросили. Новый директор сказал там поле разбить, коренное улучшение провести. Ну, и пустили туда трактор с плугом. Так я ночью пробрался, две яблоньки выкопал и к себе во двор пересадил. А там до сих пор ничего нет, одни только валы трактором наворочаны, и на них бурьян растет. Тот директор уехал, не успел коренное улучшение до конца довести, а нынешний новый про то поле и знать-то, наверное, не знает.
Ходил я, ходил, все спрашивал, кому огород помешал, зачем его извели. Никто толком ничего сказать не может. Только агроном как-то вечером, на рыбалку мы с ним шли, мне и говорит: огород — личное дело Жилинского, инициатива, значит, а с нас за огород план не спрашивают, с нас за зерно, молоко и мясо план спрашивают. И так, говорит, день-деньской крутишься, огорода еще не хватало.
Вот сиди теперь и думай, почему так происходит. И я знаю, — с нажимом произнес Федя. — Я знаю почему. Вот ты сколько лет сюда ездишь, десять лет, да? И костер у тебя где, вот здесь, правильно? А теперь посмотри вокруг, кто эти костры наделал?
Да, вид у моей поляны был удручающий.
Удивительное это место: огромные тополя и березы стоят почти правильным полукругом, и в любую жару здесь легкая тень. Внизу, под обрывом, верхушки осинок, густого ракитника. Сквозь него вьется тропа: по ней не сходишь, а сбегаешь, она выносит тебя к воде, на маленькую песчаную косу, к перекату. За перекатом, у другого берега, маленький остров, похожий на зеленого ежа, а вдали, у излучины, поднимаются белые глиняные обрывы, похожие на бараньи лбы. Их так и называют здесь — бараньи лбы.
Да и не в этом дело, не будь здесь красоты такой, — все равно, с местом этим связано десять лет жизни, и не по хорошу ведь мил, а по милу хорош…
Сейчас эта поляна моя, на которой растет, не выбивается даже под копытами бычков удивительно крепкая, блестящая под солнцем шелковистая трава, испятнана черными кругами кострищ, что оставили после себя случайные заезжие люди. И этого я никогда не понимал и, наверно, не пойму: ну, приехал ты порыбачить, покупаться, посидеть у костра — так разведи его на выжженном уже месте, на старом кострище, не выжигай траву там и сям… А я тоже хорош, ведь собирался перекопать эти кострища: на следующий год, глядишь, зарастет, затянется травой…
— Вот видишь? — угрожающим голосом говорит Федя. — Он же гад, он хуже всякого гада, потому что к нему не придерешься. Он приехал и уехал и считает, что здесь ему больше не быть — так зачем ему думать и заботиться. Он только для себя живет, он схватил — и ладно, а там хоть трава не расти. Я как подумаю, сколько таких развелось, которые живут так, как будто последний день живут, как будто завтра конец света и уже можно не стесняться, можно все свое скотство наружу выставлять, — так страшно становится. И душа, не поверишь, болит, болит, за каждый случай такой болит. Вот два года уже, как ящерку везде ищу, дочке хочу ящерку показать; помнишь, ящерки маленькие везде бегали, на солнце грелись — так нет их совсем, повывели. Тут же по полям и по дорогам удобрения рассыпаны — а много ли ей надо. Да что ящерка — она маленькая — ондатру всю побили, а она ж в воде живет, прячется…
Стоп! Так вот в чем дело. Долгими часами на реке меня все время не покидало ощущение какой-то пустоты, непонятное, но явственное чувство, будто что-то в мире не так, чего-то не хватает. В прошлые годы, тихо спускаясь в лодке по течению, вдоль обрывистого берега, изрытого норками ондатр, я часами наблюдал, как эти зверушки вечерами, после захода солнца, стригут траву и подтаскивают ее к норкам; вокруг норок образуется зеленый плотный настил, а на нем сидят маленькие ондатрята, опустив хвостики в воду. Увидев лодку, надвинувшуюся неслышно, мама-ондатра начинает загонять их в нору, а они не слушаются, не понимают. Наконец, мама загоняет их в убежище, и они сидят там друг на друге, а хвостики все равно наружу…
— Он удобрения вдоль дороги рассыплет — поленится подобрать, пусть ящерка ими травится. А сюда придти зимой — зимой здесь снега наметает выше человека — сюда не поленится, пробьется, чтобы ондатрину норку обложить…