На койке второго яруса было не так душно: чуть-чуть тянуло свежестью из окна, затянутого марлей. Я полежал немного, наслаждаясь покоем, чистотой, подумал, что хорошо бы немножко почитать, и не заметил, как уснул.
Разбудил меня грохот двери и шаги: пришли ребята. Молчаливые какие-то, с застывшими лицами. Эрик сел к столу и, уперевшись в него локтями, начал механически, не глядя на страницы, перелистывать журнал буровых работ. Мейрам стоял спиной ко мне, смотрел в окно.
— Скорей бы Иван приехал, — сказал он. — А то тоска — жить не хочется.
— В чем дело? — спросил я. — Поругались, что ли?
— Да нет, — вяло ответил Мейрам. — Просто этот Шаймерден твой — козел…
— Как «козел»? Почему «козел»?
— А ты не догадался, что он нас за дураков считает? — повернулся ко мне Мейрам. — Не догадался? Ты сам подумай, где бы он мог трубу такую достать, на десять дюймов, а? Здесь ей цены нет. Он-то хитро подъехал: мол, вы-то что, вы без Ивана ничего не решите, где вам. А мы и рады стараться показать, что мы сами с усами, бери, чего там… Он над нами смеется, думает, обвел вокруг пальца.
— Ничего не понял! — Я даже потряс головой: как-то трудно было поверить, что Мейрам, час назад сидевший за столом Шаймердена, теперь так поносит его. Конечно, Шаймерден оборотистый малый, но… — Объясни ты толком! — потребовал я. — Что у вас там случилось?
— Тебе сколько лет? — вдруг в упор, как выстрелил, спросил Эрик.
— Мне?! — Я растерялся. — Не знаешь, что ли…
— А ему?
— Кому «ему»? Шаймердену? Лет сорок, наверно…
— Двадцать семь, — отрубил Эрик.
— Что?
— Ну да, — подтвердил Мейрам. — Эрик спросил у него: «Вы долго на машину копили?» Нет, говорит, недолго, лет пять. Как из армии пришел, женился, работать начал, А Эрик: «Как после армии? Вы что, недавно служили?» Да, говорит, лет шесть назад. Мне отсрочка была. А Эрик уставился на него и спрашивает: «Так сколько вам сейчас лет?» А тот хохочет, качается весь, живот, как бурдюк, трясется. «Двадцать семь, — говорит, — скоро двадцать восемь будет. А что, мало?»
— Удавиться можно… — почему-то хрипло произнес Эрик и посмотрел на меня своими красивыми, в темной опушке ресниц глазищами. Недоумение, злость, беззащитность, полное непонимание и страх, ужас перед этой чужой жизнью прочитал я в его взгляде. — Я б удавился сразу… а он доволен… А жена… видел жену?..
— …Он хохочет, — продолжал уже тихо Мейрам, как будто и не прерывал его хрип Эрика, — а я смотрю на него и думаю, все пытаюсь вдолбить себе в голову: он тебе ровесник. Понимаешь, тебе ровесник?! И нам почти тоже, да?
Я оделся и вышел из вагончика. Сел на крыльцо, закурил. Мы на краю поселка стояли, у парка. Дальше — пустыня. Вечер был тихий. Красиво было смотреть: прямо сквозь буровую вышку просвечивало круглое красное солнце.
5
Мы начали менять цилиндры насоса и срезали резьбу на болту съемника. А без него никак, хоть что ты делай.
И тогда нас с Мишкой Рындиным со срочным заказом отправили на базу. Гнали мы всю ночь. В мастерских нам за несколько часов выточили новый болт, и мы, гордые тем, что все так быстро уладили, полетели на буровую, в Юнджу. Мишка даже домой не заехал; намекал, правда, что надо бы посмотреть, как там и что, но я не дал. Надоело нам в Юндже загорать, сил нет уже, каждый час — мука мученическая. Если так и дальше пойдет, то в нарядах писать почти нечего: так, простой да ремонт, ремонт да простой…
На выезде из Алма-Аты, там, где кольцевая развязка, мы притормозили у магазинчика: нельзя же на буровую с базы приезжать с пустыми руками.
Время было обеденное, толпилась очередь, но Мишка, не обращая ни на кого внимания, буром попер к прилавку. И тут его можно понять — привычка. Во всех поселках, где мы работали, перед нами были распахнуты двери всех магазинов и складов. Приезжая на ферму или овощную плантацию, мы деловито и спокойно просили выделить нам флягу молока или ящик помидоров, и когда кто-нибудь, пораженный таким нахальством незнакомых и грязных людей, сердито спрашивал: «А вы кто такие?» — мы коротко отвечали: «С буровой». — «А-а, буровики, так бы сразу и сказали. Берите, берите, нам не жалко…»
Мы везде чувствовали себя королями: мы давали воду.
И Мишка, забыв, что он в Алма-Ате, а не в поселке, направился прямиком к прилавку, еще удивился, наверно, что перед ним не расступились.
— Мне водки, — сказал он, протягивая деньги через головы. — На все.
Понятно, что тут поднялось.
— Не давайте ему! — завизжали женщины. — Он без очереди!