В конце концов мы так увлеклись работой, что совсем забыли про него. Дело, которым мы были заняты, не из самых увлекательных в нашей жизни: подготовка бурового хозяйства к переезду. Но два дня назад мы закончили трудную самоизливную скважину, настроение у всех праздничное, и потому, наверно, легкий дух согласия, веселья, полного довольства жизнью витает над площадкой.
Мейрам с Эриком переносят штанги и укладывают их так, чтобы удобнее было потом зацепить автокраном. Стокилограммовая тонкая труба на весу чуть прогибается, пружинит, и видно, что ребятам в радость это упругое сопротивление железа: играют мышцы под блестящей, загорелой дочерна кожей, молодость и силушка играют в ребятах.
Зарокотал дизель, набирая обороты, — Иван включил насос, а я ударил режущей струей из брандспойта по многострадальной, запыленной, обляпанной машинным маслом и глиной установке. И слетал слой грязи, и засверкал, засиял наш станок под августовским солнцем каплями воды и ярко-голубой эмалью, вспыхивая, отражая острые лучики.
Мне суета наша вокруг буровой установки почему-то всегда напоминала суету крестьянской семьи вокруг единственной коровы-кормилицы. Стоит наш МАЗ, похожий на нее своей доброй, тупой, как будто обрубленной мордой кабины, моргает круглыми глазами фар, и мы хлопочем вокруг него: поим соляркой, кормим маслом, втираем в его железные суставы густой солидол, а в ответ на все это МАЗ-кормилец, не говоря уже о главном деле, дает свет в вагончик, вращает лопасти глиномешалки, маховик насоса, да еще на платформе есть специальный маленький насос, поднимающий и опускающий ажурную двенадцатиметровую мачту, закрепленную сейчас растяжками из тросов. И во время бурения, когда натыкается долото на камень, на валун, вздрагивает станок всем своим телом, как буренка от неожиданного удара пастушьего бича…
Заметно вечерело, когда мы закончили работу. Ребята быстро умылись, переоделись и ушли в село, в клуб. А мы вскипятили чай, разогрели макароны с тушенкой, в ледяной, идущей из скважины воде обмыли помидоры, и я подошел к нашему гостю или как его назвать — не знаю… Неудобно же не пригласить человека.
— Присаживайтесь к нам, — сказал я как можно приветливей. Мне все же хотелось узнать, что это за личность такая.
— С удовольствием, — неожиданно легко согласился он. Поднялся со своего камешка, протянул маленькую ладонь. — Николай Сергеевич!
— Будем знакомы, — пробормотал я, пожимая его сухую лапку.
Николай Сергеевич подошел к нашим, поздоровался, представился.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Иван.
— Здорово! — рявкнул Мишка с заметной ноткой превосходства.
Николай Сергеевич сверкнул в его сторону быстрым, цепким взглядом, чуть усмехнулся.
Я налил ему чаю, дал вилку, придвинул помидоры. Он принял все это с улыбкой и, не жеманясь, стал есть.
— Переезжаете, — кивнул он на буровую.
— Угу, — подтвердил Иван. — На втором отделении теперь будем.
— Знаю, — сказал Николай Сергеевич, — я хочу к вам ребят на экскурсию привести, как учебный год начнется. — И, заметив, что мы ничего не поняли, пояснил: — Я здесь учителем в восьмилетке работаю, физику преподаю.
— А-а, — протянул Мишка. — Что же ты раньше не подошел?
— Да так вот, — сказал Николай Сергеевич. — Сидел, на воду смотрел, на вас смотрел…
— И что же высмотрели? — спросил Иван.
— Хорошо живете! — улыбнулся он. — Вольно, с размахом. И ребята у вас хорошие, гибкие, как звери молодые.
— Ребятки ничего, — согласился Иван. — Буровики.
— А че на воду смотрел? — привязался Мишка. — Че на нее смотреть, на воду?
Мне показалось, что Мишка нарочно это делает: и «тыкает» Николаю Сергеевичу нарочно, чтобы досадить, и разыгрывает из себя дубоватого, неотесанного мужика — тоже нарочно. Видно, не приняла Мишкина душа этого человека.