Мы не боимся смерти, продолжаем мы объяснять нашим противникам, еще и потому, что наша логика не может допустить, что смерть способна уничтожить Шекспира, Гете, Канта, Толстого и других. Иными словами, уничтожить самый возвышенный продукт великого труда. Ибо если бы наша логика допустила это, то она должна была бы допустить и неразумность природы, а это исключено. Если бы смерть была в состоянии полностью уничтожить Шекспира, значит, она была бы способна остановить закон эволюции в природе. Шекспир, несомненно, хотел, как хотят все люди, жить после смерти, совершенствоваться после смерти. Разве смерть могла остановить эволюцию? Но этого хотели и Гете, и Кант, и Толстой, и весь род человеческий от Адама до наших дней. А что такое весь человеческий род, если не одна из составляющих частей природы, очень важная ее часть и по численности и по достоинству? Желание человечества может сравниться с желанием самой природы. Природа хочет, чтобы жизнь продолжалась и после смерти, продолжалось начатое развитие, начатое усовершенствование. А если природа чего-то хочет, она легко это осуществляет.
Следовательно, наш инстинкт бессмертия является естественным инстинктом — стремлением самой природы. Наши умозаключения могут нас обмануть, но природа с ее инстинктами никогда не обманет».
Так мы говорим своим противникам и спрашиваем их:
«Как же получается, что наша вера — вера тьмы? Ведь мы верим в свет после смерти и до рождения, а вы не верите в такой свет и вновь называете нашу веру верой тьмы. Оглянитесь вокруг — тьма обступила вас со всех сторон, а вы все еще думаете, что пребываете в свете».
Так скажите нам вы, скажите, кто из нас во тьме: мы, сознательно ищущие света, света светлей, того что глаза видят и науки предлагают, или наши противники, которые довольны тем, что внешним зрением видят и внешним слухом слышат? Скажите скорее, ибо от нашей веры или неверия зависит вся наша жизнь. Скажите скорее, ибо кто знает, сколько нам еще вместе жить под этим солнцем? Кто знает, может быть, смерть ждет нас у дверей этого дома? Но прежде, чем придет смерть, мы должны знать: есть ли она?
Мы верим, господа, в единство человеческого рода. Наши противники укоряют нас: «Вы верите во тьму». — «Как же так? — спрашиваем удивленно, — ведь мы поверили в единство человеческого рода из страстной жажды света. Откуда следует, что мы верим во тьму? Может, вы нам дадите взаймы вашего света, которым вы живете», — просим мы. Отвечают нам противники: «Да, мы вам дадим наш свет, чтобы вы смогли рассеять тьму. Смотрите, вот в чем наш свет:
„Не существует единства человечества. Всякий человек — особая цель природы, если о цели природы вообще можно говорить. Между людьми не существует никакого единства, ни метафизического, ни органического. Не существует истории человечества, есть лишь история отдельных людей. Оставьте и вы вашу веру во тьму и примите нашу мысль, наш свет“.
Так говорят наши противники, а мы удивленно отвечаем:
„Да это же вы верите во тьму, а не мы! Мы верим, что между людьми существует метафизическое и органическое единство. Нет ни одного человека существующего без смысла и без цели жизни, но все-таки смысл и цель жизни на земле не в каждом отдельном человеке, но во всех людях. Все люди — члены единого, огромного организма, который возник на земле, который развивался и рос, цвел и зеленел, заболевал и вновь расцветал, и который, наконец, завершит свой путь как когда-то начал. Этот организм — все человечество до исчезновения с лица земли последнего человека.
И потому, что мы чувствуем единство человеческого рода и находим для себя смысл в общем смысле многоликого человечества, мы не замыкаемся в себе и не отделяем себя от остальных людей. Мы чувствуем, что человечество имеет единое тело и единую душу, понимая это единство метафизически и органически, и поэтому нас огорчает всякая боль и радует всякая радость человеческого рода.