— Ты объяснил ему, о чем идет речь?
— В общих чертах. Он останется у нас на уик-энд, чтобы побыть немного с внучатами.
— Прими мою благодарность, Чип.
— Все же я думаю, что ты совершаешь большую ошибку, Макс. Мой отец никак не связан с Чепмэном.
— Если бы это было так, он бы не согласился со мной встретиться. Выходит, я был прав в своих догадках, и твоя сыновняя жалость ничего не изменит.
Я сложил обратно в сейф все предметы, за исключением «смит-и-вессона». Его я зарядил, положил в кобуру и нацепил под пиджак. Я отвык носить эту штуковину, и теперь она казалась мне громоздкой и неудобной. Но поскольку мне приходится играть во взрослые игры, необходимо заботиться о собственной безопасности. Защитным жилетом мне служила только моя собственная шкура.
Внизу на стоянке меня встретил Луис, переполненный впечатлениями от вчерашнего матча. Детройт выиграл со счетом 6:5, и Луис оплакивал неудачу «Американз».
— Не расстраивайтесь, Луис. Сейчас только май. До августа еще многое может измениться.
— Нет, уже поздно, все кончено.
Для настоящего болельщика победа или проигрыш любимой команды определяет настроение на весь день. Ваша команда выиграла — и любая травинка, растущая между плитами мостовой, превращается в прекрасный дикий цветок, свидетельство торжества природы над цивилизацией. Ваша проиграла — и вот вас окружают заросли крапивы, потрескавшийся асфальт, грязь и убожество. Луис страдал. Я не стал убеждать его, что это не больше чем игра.
На этот раз дорога в Ирвингвилль была легче. В середине дня движение было ровное, без заторов. Погода улучшалась. Дождь кончился час назад, и хотя небо было еще закрыто тучами, солнечные лучи пытались пробить себе дорогу. В конце концов наступил май, пришла пора тепла. Я включил радиоприемник и настроился на станцию, передающую новости. Когда наступил обзор прессы, выяснилось, что Чепмэну уделено главное внимание. Точной информации еще не было. Джордж Чепмэн был найден мертвым у себя в квартире частным детективом. Много говорилось о его спортивной карьере и намерении выдвинуть свою кандидатуру в сенат. Переключив радио, я попал на трансляцию «Волшебной фантазии» в исполнении Рихтера и пожертвовал выпуском новостей ради Шуберта.
Для Гримза это расследование будет не из легких. Так всегда бывает, когда в деле замешан знаменитый человек. Журналисты отказываются спокойно ждать результатов расследования, на страницах газет множатся самые ненормальные теории. Назревает скандал и увеличивается давление. Мэр чувствует недовольство общественного мнения. Прокуратура чувствует недовольство мэра, начальник криминальной полиции чувствует недовольство прокуратуры, а лейтенант, непосредственно занимающийся расследованием, чувствует недовольство своего шефа. Я спросил себя, как скоро Гримз сломается. У него был большой опыт, но он никогда не попадал в подобную ситуацию. Вообще такие дела выявляют самые худшие качества человека, и я надеялся, что лейтенант окажется крепким орешком.
В два десять я ощутил голод. Я отыскал придорожную забегаловку и припарковался на стоянке. Это было современное кафе с отделкой под мрамор и всякими блестящими хромированными причиндалами. На витрине красовались торты, такие пышные, будто им впрыснули силикон.
Выглядели они так же аппетитно, как груда баскетбольных мячей.
Еще не наступил час пик, и зал был пуст. Я сел к стойке и стал изучать меню — гигантский список, в котором наименований блюд было больше, чем номеров в телефонном справочнике. Коротконогая официантка в накрахмаленном красном платьице подлетела ко мне взять заказ. Ее крашеные рыжие волосы соперничали с платьем, и то, как они вздымались сантиметров на тридцать над ее головой, опровергало все законы ньютоновской физики. Накладные ресницы, золотые серьги и звенящие браслеты делали ее похожей на новенькую гоночную машину. Ее звали Андреа, и она называла меня «зайчик».
Я заказал сандвич с индейкой, и через три минуты он был предо мной. В тарелке было так много соуса, что сначала я подумал, что мне принесли аквариум. Но я был слишком голоден, чтобы обращать на это внимание. Только проглотив последний кусочек, я понял, что сандвич был совсем неплох. Официантка заявила, что я самый быстрый едок, которого она видела в своей жизни, и я дал ей доллар на чай. Я был сыт, благодушен и мечтал осчастливить весь мир, как Санта Клаус. Я покинул кафе, посасывая ментоловую пастилку для освежения рта.
В три десять я остановил машину недалеко от дома Пиньято на Семнадцатой улице. Было слишком рано, и дети еще были в школе, а сырая погода разогнала стариков по домам. Квартал выглядел пустынным и тревожным, как перед грозой или катастрофой. Не я ли буду этой катастрофой, подумалось мне, или она уже произошла? С веток деревьев медленно стекали дождевые капли. Сквозь листву смутно просвечивало небо, как близкая планета. Казалось, что все не на своем месте. Я испытывал странное ощущение, будто попал не на тот сеанс в кино — заплатил за Бастера Китона, а мне показывали Джона Вэйна.
Никто не ответил на мой стук. Я снова постучал, подождал две, три, четыре минуты… Бесполезно. Я толкнул дверь, она оказалась открыта.
Весь день на моем пути оказывались открытые двери. Я понял, что опоздал. В тот момент, когда я переступил порог, я уже знал, что там увижу. Я вновь переживал то, что случилось несколько часов назад. Кошмарный сон, в котором я приговорен непрерывно находить покойников.
Дом представлял собой жалкое зрелище, в нем царила нищета. На полу валялись разбросанные детские игрушки, в раковине на кухне громоздилась немытая посуда. Почти во всех комнатах висели картинки на религиозные темы. На стене в гостиной прямо над телевизором висел портрет Джона Кеннеди, очевидно, купленный в сувенирной лавке на Таймс-сквер. Все шторы были опущены словно для того, чтобы помешать несчастью выйти из дому и заразить весь район. Я подумал о детях Пиньято…
Он лежал, вытянувшись на смятой постели. Выстрел снес ему пол-лица. Лужа крови на подушке, алые брызги на стене. На комоде около кровати работал переносной телевизор, показывали очередную мыльную оперу. Расплывчатые силуэты на экране сидели в богатой гостиной, пили чай из изящных фарфоровых чашек, болтали о своих болезнях, любовных историях и планах на лето. Странным образом они, казалось, воплощали мысли умершего. Как будто он уже вознесся на небеса и отныне сможет вести такую же призрачную жизнь среди них.
Ничего не поделаешь, я вернулся в кухню и позвонил в полицию. Я стал постоянным информатором о состоявшихся преступлениях. Не удивлюсь, если мне скоро предоставят прямую линию для немедленной связи с полицией.
Убийство Пиньято было совершено профессионально. Одна пуля — и конец. Секунда страдания — и переход в небытие. Убийца точно рассчитал время, выбрав момент, когда никого из семьи жертвы не было дома. Может быть, Пиньято ждал его прихода, лежа на кровати и глядя в телевизор. Логично представить, что после моего визита он позвонил Виктору Контини, и тот послал к нему наемного убийцу, чтобы заставить замолчать навеки. Это было логично, но иногда логика ничего не значит.
Полиция прибыла с шумом и гамом, как орда диких варваров. Я немедленно пожалел о том, что не смылся отсюда сразу после звонка. Последние два дня я только и делаю, что принимаю неправильные решения. Командовал ордой капитан Горински, здоровенный сорокалетний мужик с порядочным брюшком, выпирающим из-за пояса. У него был блуждающий взгляд алкоголика, а неряшливая одежда говорила об отсутствии в его жизни семейного уюта. Его не взволновал вид трупа. Осмотр комнаты он прокомментировал следующим образом:
— Никто больше не будет трахаться на этих простынях.
Это был бугай с душой рептилии. По сравнению с ним Гримз был нежной и кроткой овечкой. Горински спросил, кто я и что здесь делаю. Я ответил на первый вопрос, предъявив ему удостоверение частного детектива. Он презрительно разглядывал его, как будто я показал ему порнографическую открытку.
— Маленький частный еврей-детектив, — скривился он.