Жестокая борьба с Лайтом вокруг контракта была для него способом отомстить монстру за испорченную жизнь, вернее, за навязанный ему образ жизни. Это был долг крови.
Я не отступлю. Что бы там ни думал Гримз, дело не закрыто, и я намеревался довести его до конца. Единственное, что мне нужно — клиент. Я решил предложить свои услуги Джудит Чепмэн.
По телефону ответил пожилой женский голос.
— Джудит сегодня не принимает, — сказала женщина. — Сейчас вы не сможете с ней поговорить.
Я догадался, что это мать Джуди. Только родители называют своих детей полным именем.
— Пожалуйста, передайте ей, что звонит Макс Клейн. Не хочу показаться назойливым, но речь идет о чрезвычайно важном деле, и она наверняка согласится со мной поговорить.
Мать сказала, что спросит у дочери. Через полминуты раздался голос Джуди:
— О боже мой, Макс! Я так рада, что вы позвонили. Это чудовищно. Вы не представляете, что произошло.
Голос ее утратил былую уверенность. За одни сутки она пережила смерть мужа и обвинение в убийстве. Ей было страшно.
— Знаю, — сказал я. — Дело плохо. Но нужно бороться. Я хочу помочь вам, Джуди.
Она глубоко вздохнула, как будто ей предстояло сделать особое усилие, чтобы продолжать разговор.
— Когда вы можете прийти? Я хочу, чтобы вы были со мной.
— Мне еще нужно кое-что сделать. Но я приду к вам около двенадцати.
— Не опаздывайте.
— Я сделаю все возможное.
— Я буду ждать.
— Я тоже.
Мы повесили трубки, оставив все недосказанное в воздухе. Я пообещал ей помощь, но не предложил ничего конкретного. Сколько времени она сможет выдерживать давление? Я не знал, удастся ли мне оправдать ее. А если удастся, захочет ли она потом принимать мою поддержку.
Я готовился к встрече с Виктором Контини. Посмотрев в зеркало, я обнаружил, что моя физиономия выглядит не столь ужасно. На левой щеке — большая ссадина, но в основном все в порядке. Сильно болел затылок, да и ребра давали о себе знать при каждом движении. Но, как говорится, до свадьбы заживет. Заключение медицинского осмотра было положительным.
Когда я завязывал галстук, зазвонил телефон. Машинально я двинулся к аппарату, чтобы взять трубку, но в последний момент остановился и решил не подходить. На четвертом звонке я пошел в ванную, на шестом — пересмотрел свое решение. На девятом — вернулся обратно. Абонент, видимо, решил во что бы то ни стало меня достать. Может, случилось что-то важное. Вера в священное могущество телефонного аппарата — неотъемлемый элемент современной жизни. Люди прерывают самые увлекательные дискуссии и ожесточенные споры, подчиняясь его призывам. Отказ ответить считается актом агрессии против самой структуры общества. На одиннадцатом звонке я снял трубку. Павлов мог бы быть доволен подтверждением теории безусловных рефлексов.
— Клейн? — Глухой, угрожающий голос — похоже, говорили через платок, так что узнать говорившего было невозможно.
— Собственной персоной, — ответил я. — Что я могу для вас сделать?
— Не для меня, Клейн. Для самого себя.
— Например?
— Например, исчезнуть.
— Я уже пробовал. Но магическое зелье оказалось недостаточно сильным. Мой нос все время проявлялся.
— Предупреждаю, что если вы не испаритесь по собственному желанию, вас испарят насильно. Вы пожалеете о своем упрямстве. Впрочем, покойники не испытывают сожаления, не так ли?
— Послушайте, если вы хотите уговорить меня подписаться на «Нью-Йоркер», оставьте эту затею. Я не собираюсь возобновлять подписку на этот журнал в следующем году.
— Вам надо уматывать подальше от всего, что касается Джорджа и Джудит Чепмэн.
— Все, кого я встречаю в последние дни, говорят только об этом. Все так заботятся о моем здоровье, что даже советуют мне поехать в отпуск. Но мне хорошо и здесь. В мае Нью-Йорк так прекрасен, почему бы вам не позвонить в ноябре? Возможно, осенью ваше предложение меня заинтересует.
— В ноябре будет слишком поздно, Клейн. Вы к тому времени умрете.
— И ромашки тоже умрут. Закончится очередной телесериал, птицы улетят на юг. Что дальше?
— Прощайте, Клейн. Вы глупец.
— А у вас зато насморк. Мне легче.
Так начался день. Я не собирался переживать из-за такой мелочи. Я слышал слишком много угроз, чтобы обращать внимание на еще одну. Я достиг предела беспокойства за эту неделю и отныне не мог оборачиваться назад. А впереди была стена. Проблема состояла в том, чтобы преодолеть ее, не видя поблизости ни одной двери.
За то время, пока мы не виделись, Чип потолстел и стал носить очки. Перемены во внешности замечаешь тогда, когда встречаешь через много лет старого приятеля. Время оказалось беспощадным к Чипу. Округлившаяся талия не феномен для мужчины, перевалившего далеко за третий десяток. Но в нем помимо этого появились признаки старости, изношенности. Я даже не сразу узнал его. Чип растерял всю свою шевелюру, виски посеребрила седина. Но не это сбило меня с толку — скорее его тяжеловесность и покорность судьбе. Он производил впечатление человека, который ничего больше не хочет от жизни, цепляясь за прошлое. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, жил со своей прелестной женой и тремя детьми в богатом красивом доме. Он стал уважаемым гражданином, деля свое время между престижной работой и домашним очагом. Я засомневался, могу ли я опять называть его Чипом, как в старые добрые студенческие времена. Он подошел ближе, и мы обменялись улыбками, рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Впрочем, было заметно, что под напускной веселостью скрывается беспокойство. Недавние события ставили его в неловкое положение, и он не знал, принимать ли меня как друга или как врага. Несколько минут мы болтали, вспоминали молодость.
Он спросил:
— Сколько же времени мы не виделись?
— Четыре года.
Чип не мог поверить, но я назвал ресторан, где мы вместе обедали в последний раз, и он в конце концов вспомнил.
— Это было двое детей и пятнадцать килограмм тому назад, — рассмеялся он.
Действительно это все было сто лет назад. Покинув приемную, он повел меня по длинному коридору. Пол был устлан толстым ковром, а стены украшали старинные гравюры XVII века в элегантных рамках. Обстановка сильно изменилась со времени моего последнего визита. Райан и Болдуин, основатели фирмы, собрались уйти на покой, и Чип стал полновластным хозяином. Офис был переоборудован в соответствии с духом времени, а интерьер служил рекламой, предупреждая клиентов, что они находятся в учреждении высшего класса и гонорары будут высокими. Посередине коридора Чип остановился и осторожно взял меня за локоть. Он хотел поговорить со мной, прежде чем мы предстанем перед Виктором Контини.
Я чувствовал себя боксером, которому арбитр напоминает правила игры перед началом первого раунда. Чип не знал, что его отец уже провел несколько раундов со мной, правда через подставных лиц. С лица Чипа исчезло выражение радушного хозяина. Радость встречи со старым институтским товарищем померкла. Лицо исказил страх, будто поблизости была спрятана готовая взорваться мина. Он заговорил почти шепотом: