— Не больше, чем ты.
— Я не верю тебе. Я не стану заключать никаких договоров; я вообще не понимаю, о чём ты. Предложи нормальные условия, и я рассмотрю их, но никуда с тобой не пойду.
— Нормальные условия? — Кнеша улыбнулся искренне и весело, сверкнув белыми зубами. — А разве ты не готов на всё ради своих новых друзей? Ради Бенедикта... и Ниэре? Она понравилась тебе?
Мей даже сообразить не успел, как Кнеша оказался прижатым к земле — очень легко — и как он занёс кулак, чтобы ударить; мысли непонятно почему заволок кровавый туман. Потом он опомнился — а его собеседник снова смеялся, не пытаясь сопротивляться.
— О, это уже интересно. Вижу, что понравилась. Так что, это недостаточный стимул?
— Умолкни, — прорычал Мей. — Ты даже имя её произносить не имеешь права.
— Между прочим, мне стоит щёлкнуть пальцами — и тебе отрубят голову.
— Угрожать надо было раньше.
— Тоже верно, — согласился Кнеша.
Тут Мей понял, что они выглядят по меньшей мере глупо, ровно беседуя вот в таком положении. Он откатился в сторону и сел, не будучи в силах подняться и не глядя на противника; его трясло.
— Напрасно ты так переживаешь, Мей, — Кнеша ласково, даже как-то по-братски тронул его за плечо. — Поверь, это выгодная сделка для нас обоих. Доступ к твоему Дару за жизнь Рагнарата — как тебе?
— Я не знаю, — прошептал Мей, остро чувствуя своё бессилие. — Не знаю. Как я могу тебе доверять? Откуда мне знать, что с моим Даром под рукой ты не станешь угрозой для всего?
— Придётся положиться на моё слово.
— Я не стану этого делать.
— У тебя есть выбор?
Мей не ответил.
— Есть кое-что ещё, Мей. Может быть, это заставит тебя решиться.
— Куда уж больше, — глухо сказал он. — Немало того, что ты уже сказал. Есть в моей жизни хоть один выбор, который я сделал сам?
— Есть. А если даже и нет, то этот станет первым... Мей, я знаю твоего отца.
Мей повернулся к нему, надеясь найти признаки лжи — и не нашёл их. Те же смешливые, с сумасшедшинкой глаза, и ничего больше.
— Я слушаю.
— Ты не заметил, — Кнеша выразительно указал на его перстень, — черты семейного сходства с моном Бенедиктом?... — он потянул паузу, явно наслаждаясь реакцией. — Представляешь, сколько чудесных совпадений?... Я давно подозревал, но уверился только после его изгнания, когда нашёл дневники... Бедный, честный мон Бенедикт — надо же было додуматься вспоминать о родине и о прекрасной покинутой Кейле на языке Рагнарата!..
Мей долго молчал, а потом и сам рассмеялся — надолго, пока не заслезились глаза. Ко всему прочему он вспомнил тот разговор мона с Нери: их ведь хотят поженить. И оба они умрут, если он не примет условия этого... язык теперь не поворачивался сказать — человека. Этого существа. Этого порождения Хаоса.
И действительно, всё это чрезвычайно забавно. Прав был Пиарт, когда говорил о преимуществах служения Академии: лучше стены, лучше самые высокие стены, чем эта невыносимая боль.
— Я согласен, — выдавил он, отсмеявшись. Кнеша безмолвно наблюдал за ним, склонив голову набок. — Будь ты проклят, я согласен. Но договор на моих условиях.
ЭПИЛОГ
Они встретились так, будто ничего особенного не случилось. Мей просто зашёл в ту самую каморку, где они беседовали накануне его отбытия, и произошло это тоже на закате, только сутки спустя. Бенедикт о чём-то совещался с несколькими людьми — видимо, командованием; увидев Мея, он как-то беспомощно улыбнулся поверх их голов и сказал:
— Наконец-то!.. Так долго никаких вестей. Мы все волновались.
— Что Кнеша? — отрывисто спросил один из мужчин — хмурый, с шеей как у быка.
— Сворачивает лагерь, — сказал Мей.
Трудно описать, какая буря поднялась в хижине после этого заявления. Заговорили почти все разом; недоверчиво качали головами, всплёскивали руками, засыпали Мея вопросами и уточнениями, хлопали его по плечу; самые впечатлительные бросились обнимать друг друга, как если бы одержали дюжину блистательных побед.
Молчал только Бенедикт. Они долго смотрели друг на друга, и Мею тоже не хотелось ничего говорить. Он не видел никого, кроме человека напротив в окружении каких-то смутных теней и всполохов; не слышал ничего, кроме тишины. За прошедший день для него минула вечность, и не одна; что-то страшное грохотало и ревело у него в груди. Он стоял здесь, целый и невредимый, преуспевший в переговорах с опасным противником, спасший, может быть, тысячи жизней — и был выпит, иссушен, истерзан в кровь.
Бенедикт угадал его желание и отослал всех, приказав пока не разглашать новость. Как только полотнище, прикрывавшее вход, опустилось за последним из выходящих, Мей привалился к стене — он не был в силах стоять, чувствовал, что подкашиваются ноги.