— Ничего не понимаю, — произнес приор, проведя рукой по дымоходу. — Если бы кто-нибудь проник в комнату через трубу, здесь бы остались следы.
— Это… это дело рук дьявола! — взволнованно прошептал брат Гаспаро.
Приору невольно вспомнилось предостережение селян.
— Нельзя, чтобы тела остались лежать здесь. И убийца еще, наверное, где-то в монастыре… Скоро пробьет колокол к заутрене, так что нам нужно…
— Он дышит! — неожиданно воскликнул дон Гаспаро, наклонившись над незнакомцем. — Если он потерял не слишком много крови и мне удастся закрыть рану, у него есть шанс выжить!
Приор помог положить раненого на кровать и, пока брат Гаспаро делал все возможное, чтобы спасти жизнь юноши, постарался придать телу брата Модесто пристойный вид. Когда раздался призывный звон колокола, он оставил дрожащего от страха брата Гаспаро и поспешил через клуатр к церкви, чтобы отслужить заутреню.
Когда служба закончилась, дон Сальваторе собрал монахов в общей зале и поведал о трагическом ночном происшествии, не упомянув, однако, что дверь лазарета была заперта изнутри. Ему не хотелось, чтобы братию охватил панический страх перед необъяснимым.
Потрясенные монахи смотрели друг на друга. Кто мог совершить столь тяжкое преступление против одного из них и вдобавок попытаться убить таинственного незнакомца? Что понадобилось брату Модесто в лазарете среди ночи? Может, его убили в другом месте и лишь потом перенесли тело в лазарет? Монахи обсуждали эти вопросы целый день. Чтобы избежать скандала в отсутствие отца-настоятеля, дон Сальваторе попросил держать в секрете трагические обстоятельства смерти брата Модесто и говорить всем посторонним, что тот погиб случайно.
Монахи решили, что отныне будут охранять вход в монастырь и днем и ночью.
Через два дня несчастного брата Модесто похоронили на монастырском кладбище неподалеку от аббатства. Как только закончилась заупокойная служба, приор и брат Гаспаро отправились в лазарет. Дон Сальваторе присел у постели раненого и спросил, как движется выздоровление.
— Хвала Господу, к нему возвращаются силы, — ответил брат Гаспаро. — Опухоль с лица спала, и мне удалось закрыть рану.
— Он все еще без сознания?
— Да. Я встречался с подобным и раньше; порой больные словно зависают между миром живых и царством мертвых. Один Бог знает, что с ним случилось.
— Да, его жизнь в руках Божьих, — пробормотал приор.
Он поднялся в свою келью, которая также служила ему кабинетом, сел за стол и написал отчет о дневных событиях, предназначавшийся его преподобию, который через несколько недель должен был вернуться из дальней поездки в другую страну. Сердце дона Сальваторе сжималось при мысли о том, что придется рассказывать о столь ужасных событиях вспыльчивому дону Теодоро.
Семидесятилетний аббат превыше всего ценил дисциплину и порядок и, несомненно, не преминул бы напомнить, что за все тридцать лет, пока монастырь возглавлял он, дон Теодоро, не было ни одного серьезного происшествия. Приор надеялся, что ему удастся пролить свет на ужасное преступление до того, как вернется настоятель. К несчастью, в ту ночь никто ничего не видел и не слышал, а следов убийцы так и не нашли. Благодаря показаниям нескольких монахов стало известно, что несчастный брат Модесто покинул дормитории между вечерней и заутреней. Он страдал от бессонницы и иногда по ночам молился в часовне, так что никто не придал значения его уходу. Должно быть, проходя через клуатр, монах услышал подозрительный шум, доносящийся из лазарета, а потом увидел, как некто пытается убить раненого. Задушить, судя по распухшему лицу несчастного. Очевидно, брат Модесто вмешался и сам пал жертвой убийцы. «Так, наверное, все и произошло, — думал приор. — Но как убийце удалось бежать, ведь дверь была заперта изнутри?» Не найдя ответы на мучающие его вопросы, дон Сальваторе опустился на колени перед иконой Пресвятой Богородицы.
Монастырь бенедиктинцев Сан-Джованни в Венери отличался от других тем, что в нем была иконописная мастерская. В одиннадцатом веке христианство разделилось на католическую и православную церкви, и, хотя последователи римско-католического исповедания предпочли скульптуры и витражи, в православии принято на досках изображать Христа, Деву Марию и святых. Настоятель монастыря Сан-Джованни некоторое время провел в Восточной Европе, где ему полюбились писанные на дереве иконы. Он даже послал на остров Крит для обучения двух братьев, одаренных художников. Один из них умер, зато другой, брат Анжело, до сих пор писал образа в маленькой каморке рядом с лазаретом. В монастыре было много подобных икон: в трапезной, общей зале, кельях настоятеля и приора.
Не отводя взгляда от Святой Девы, дон Сальваторе поведал ей о том, что терзало его сердце. Затем он вверил Богородице жизнь, а главное, душу незнакомца, который так неожиданно вторгся в размеренное и упорядоченное существование монастыря. Как истинный последователь Аристотеля и святого Фомы Аквинского, приор не очень-то верил в сверхъестественные явления. По крайней мере, он всегда пытался найти разумное объяснение любого, на первый взгляд, странного происшествия. Именно благодаря своему здравому подходу ему удалось разоблачить несколько ложных проявлений как божеской, так и дьявольской сущности даже среди собственных, самых фанатичных монахов. Но сейчас в глубине души его терзали сомнения: уж не сам ли Сатана оказался замешанным в события последних дней?
Вдруг, несмотря на поздний час, в дверь снова громко постучали.
Глава 4
— Господь Всемогущий, что опять стряслось? — вздохнул дон Сальваторе, с трудом поднимаясь на ноги и подходя к двери.
Там стоял взволнованный брат Гаспаро. По обычаю монастыря у него, как и у всех других монахов, после вечерней службы лицо скрывал низко опущенный капюшон.
— Незнакомец пришел в себя!
У приора отлегло от сердца, когда он наконец услышал добрые вести. Дон Сальваторе поспешил за братом Гаспаро, желая расспросить молодого человека о трагических событиях позапрошлой ночи.
Оба монаха вошли в лазарет, и дона Сальваторе сразу же поразил взгляд раненого. На изможденном лице юноши резко выделялись скулы, он еще плохо понимал, что происходит, но горящие черные глаза смотрели с невыразимой печалью. Дон Сальваторе понял, что незнакомец вернулся из преисподней. На миг монах заглянул к нему в душу и увидел, что судьба его трагична и блистательна. Да, этому человеку довелось побывать и в раю, и в аду.
— Друг мой, слышите ли вы меня?
Юноша молчал.
— Наверное, слышите, вот только ответить не можете, — вздохнул монах, беря раненого за руку.
Незнакомец вначале не отозвался на прикосновение, затем медленно повернул голову и, не говоря ни слова, пристально посмотрел на приора. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом юноша отвел взгляд и вновь уставился в потолок.
Приор отпустил руку незнакомца и пошел к двери. Брат Гаспаро проверил повязку на груди раненого, затем присоединился к дону Сальваторе.
— Юноша в сознании, но, похоже, не знает, кто он такой, — прошептал приор. — Может, потерял память?
— Такое иногда случается после сильного потрясения, — сообщил брат Гаспаро. — Сестра моей матери обеспамятела, увидев, как мужа переехала повозка.
— Рассудок к ней вернулся?
— Да. Через год.
— И как же это произошло?
— Почти случайно. Однажды торговец показывал игрушки, вдруг моя тетка замерла и уставилась на маленькую тряпичную куклу. Прямо глаз с нее не сводила. Тут-то она и начала кое-что вспоминать. Посмотрела на мою мать и говорит: «Гляди, точно такая же кукла, как та, из-за которой мы дрались в детстве!» После этого к ней стал понемногу возвращаться разум, и в конце концов она полностью выздоровела.
— Интересно… — произнес приор перед тем, как войти в свою келью. — А ты обратил внимание на его взгляд?
— Печальный и далекий, — кивнул брат Гаспаро после минутного размышления.