— Не бойся, Алеша, все будет хорошо, — прошептал Распутин.
Голос его был хотя спокойный и мелодичный, но твердый в своей убедительности. Отец Григорий погладил истекающего потом цесаревича.
— Я прогнал твои страшные боли. Теперь тебя больше ничто не будет мучить. Завтра ты выздоровеешь, и мы снова будем играть в веселые игры.
Распутин продолжал успокаивать мальчика.
— Вспомни, что я рассказывал тебе про Сибирь. Там много дремучих лесов и бескрайних степей, таких просторных, что никто не проходил их до конца. И все это принадлежит твоим маме и папе, и когда-нибудь, когда ты станешь здоровым, сильным и большим, это будет твоим.
Он стиснул руку мальчика.
— Когда-нибудь я отвезу тебя в Сибирь и покажу ее тебе. Тамошние люди не похожи на тех, что живут здесь. Алеша, ты должен обязательно увидеть своими глазами все это великолепие.
Его голос оставался ровным и спокойным.
У мальчика прояснился взгляд. Жизнь возвращалась так же быстро, как уходила несколько часов назад. Алексей попробовал приподняться в кровати.
Александра Федоровна забеспокоилась, опасаясь, что рана откроется снова.
— Осторожнее, сынок. Не делай резких движений.
— Мама, оставь меня в покое. Я должен слушать.
Цесаревич повернулся к Распутину.
— Отец, расскажи мне еще что-нибудь.
Улыбнувшись, Распутин рассказал ему про горбатую лошадь, безногого солдата и одноглазого всадника и про коварную царевну, которая превратилась в белую утку. Он рассказал про дикие цветы обширных сибирских степей, где у каждого растения есть душа, они разговаривают друг с другом; рассказал про то, как и звери тоже могут разговаривать, и про то, как он в детстве научился понимать, о чем перешептываются лошади в конюшне.
— Вот видишь, мама, я же говорил, лошади умеют разговаривать.
При виде этого чуда у императрицы на глаза навернулись слезы.
— Ты прав. Совершенно прав.
— А ты расскажешь мне все, что услышал от лошадей? — спросил Алексей.
Распутин одобрительно улыбнулся.
— Завтра. Завтра я снова буду рассказывать. А теперь ты должен отдохнуть.
Он гладил цесаревича по голове до тех пор, пока тот не погрузился в сон.
Распутин встал.
— Малыш будет жить.
— Как ты можешь быть так уверен?
— А ты как можешь сомневаться?
Его голос был полон негодования, и императрица тотчас же устыдилась своих сомнений. Сколько раз она корила себя за то, что именно из-за ее неверия страдает Алексей. Быть может, Господь Бог через проклятие гемофилии проверяет силу ее веры.
Распутин отошел от кровати. Опустившись на колени перед стулом, на котором сидела Александра Федоровна, он стиснул ее руку.
— Матушка, ты не должна отрекаться от Господа. Не сомневайся в Его всемогуществе.
Одному лишь старцу позволялось так запросто обращаться к императрице. Она была для него «матушкой», а ее супруг Николай II — «батюшкой». Именно так смотрело на них крестьянство — как на строгих родителей. В окружении императрицы болтали, что Распутин и сам простой крестьянин. Быть может, и так. Но он один мог облегчить страдания Алексея. Этот сибирский крестьянин, вонючий, со спутанной бородой и длинными сальными волосами, был посланником небес.
— Господь отказался слушать мои молитвы, отец. Он отрекся от меня.
Распутин вскочил на ноги.
— Как ты можешь так говорить? — Он рывком повернул ее голову к кровати. — Только посмотри на малыша! Он жестоко страдает, потому что ты не веришь!
Никто, кроме супруга, не посмел бы прикоснуться к императрице без позволения. Но она не сопротивлялась. Больше того, она была рада. Запрокинув ей голову, Распутин уставился императрице в глаза. Казалось, в бледно-голубых радужках была сосредоточена вся сила его личности. От них нельзя было укрыться, они были подобны пламени, одновременно испепеляющему и ласковому, далекому и такому близкому. Они проникали в самые потаенные глубины души Александры Федоровны, и она никогда не могла перед ними устоять.
— Матушка, ты не должна так говорить о Боге. Малышу нужна твоя вера. Ему нужно, чтобы ты верила в Господа.
— Я верю в тебя.
Распутин отпустил ее.
— Я есть ничто. Лишь орудие в руках Господа. Сам я ничего не делаю.
Он указал вверх.
— Все делает Он.
Александра Федоровна бессильно сползла со стула. Волосы ее растрепались, красивое в прошлом лицо осунулось и покрылось морщинами за несколько лет, прожитых в непрерывной тревоге. Глаза болели от постоянных слез. Она надеялась, что никто не войдет в комнату. Только перед старцем она могла вести себя просто как женщина и как мать. Императрица обхватила Распутина за ноги и расплакалась, прижимаясь к одежде, воняющей лошадьми и грязью.