Сквозь тучи мутной пеленой опускались сумерки. «Кар-р-р», — ворон полетел к увитой плющом парковой ограде из серого камня. Возле неё стоял Бонг в пёстром халате с канарейками. Поманил и скрылся за воротами. Жерард спешил следом, поскальзываясь на мокрой опавшей листве, но не мог догнать. Кто бы подумал, что в пухлом низкорослом кабатчике столько прыти.
Соскочил с оголившейся ветки платана рыжий кот с белым пятном на всю морду. Дразнили сапфировым светом глаза. Это сон? Жерард помчался за ним, сожалея, что в руке нет сачка. Кот петлял по размокшим аллеям, как заяц. Сердце заходилось, ледяное дыхание опаляло горло, тело взмокло не только от дождя, но и от пота. Кот замер возле скамейки, укрытой от прямых струй раскидистыми ветвями, глянул на Жерарда, маня. Ворон опустился на плечо и каркнул в самое ухо. «Протри глаза и смотри!»
На скамейке сидела девушка, судя по ауре, из своих — сильное дитя Ветра. Добротный серый плащ полностью скрывал её фигуру. Кот запрыгнул ей на колени, бледная тонкая ладошка погладила свисавшую мокрыми клочьями шерсть. Жерард опустился на край скамейки и исподтишка поглядывал на них, словно душегуб, высматривающий жертву.
Грубые сапоги сверху донизу покрывала грязь, с плаща потоками стекала вода. Ничего особенного, если скользить взглядом или присматриваться, но если отвернуться, боковое зрение улавливало голубое свечение, непроницаемым пологом скрывавшее истинную суть от непосвящённых.
— Почему вы грустите? — удивила девушка, заговорив первой. Речь-то какая плавная и мелодичная, будто песня журчит. Совсем не похоже на резкую речь южан и норикийцев.
— Я грущу? — впервые в жизни слова давались с трудом, настолько страшно было спугнуть её.
— Грустные люди гуляют под дождём, — кристально голубые глаза внимательно смотрели из-под капюшона, прозрачные и чистые, словно корили весь мир за его грязь и порочность, даже самому делалось совестно. — Вид у вас грустный.
Искренность — вот ключ. Фальши это существо не потерпит и упорхнёт, как птица в небо. А солнце уже скатывалось за край, и время бежало неумолимо, не оставляя права на ошибку. Он задаст вопрос, а она изречёт волю богов, какой бы суровой та ни оказалась.
— Жена родила ребёнка от другого и не хочет им заниматься. Начальство требует результаты и не понимает, что на это надо время. Помощник пытается занять мою должность. Все смеются надо мной и не понимают моих идей. Как будто мир встал на дыбы, чтобы сбросить меня и потоптаться копытами, — выпалил он на одном дыхании. Полегчало.
— Это оттого, что вы никого не любите, — добродушно ответила она. — Как назвали ребёнка?
— Никак, — Какое кому дело до не нужного даже матери младенца?
— Зря! Если не дать ребёнку имени, его заберут мары. Тем более если ребёнок нежеланный, — Это и есть ответ богов? Прямо как Гэвин говорил. — Поделитесь с ним теплом, чего вам стоит? Дети в таком возрасте впитывают доброту. Всё, что вы для него сделаете, вернётся к вам сторицей. Не услугами или золотом, а знанием, что дорогой вам человек жив и счастлив.
— Это девочка. Гизелла, — быстро нашёлся Жерард. — Так звали мою мать. Но я ничего не знаю о младенцах.
— Красивое имя. Отправьте к кормилице в деревню, а как подрастёт, к себе заберёте. Только не бросайте — ни один ребёнок, пускай даже чужой, этого не заслуживает.
Пустынным стоял парк, шумел дождь, дрожали голые ветки, шелестела палая листва.
Наивные слова завораживали, хотелось вслушиваться в вибрации голоса, искать тайные знаки и предзнаменования. Смотреть и видеть перед собой не её, а кого-то другого, могущественного и грозного, с ехидным прищуром пронзительно синих глаз. Кот на её коленях растворился во влажном от дождя воздухе вместе с голубым сиянием.
— А почему грустите вы? — участливо спросил Жерард. — Грустные люди…
— Глупость. Вы будете смеяться, — голос ломался, пряча всхлипы. Она отвернулась.
— Не буду. О глупости я знаю не понаслышке, — он медленно придвинулся ближе. Доверчивая! Она была доверчивой во сне.