Снова вспомнился Микаш, сколько гадких слов я ему говорила, незаслуженных упрёков. Хотела бы я забрать их все обратно.
Я вернулась к «синим чулкам». Мастерица Синкло вещала про то, как недалёки мужчины и как легко ими вертеть, создавая у них ощущение, что они сами выбирают и руководят. Я слушала и кивала невпопад. Не хочу таких мужчин! Вдруг его выберет другая? А у него своей воли нет, и он пойдёт, как телёнок. Или подобно Одилону будет скитаться по углам бесшумной тенью, медленно увядая с памятью о своих подвигах. Нет, не хочу!
Глаза защипало от слёз, к горлу подступил горький комок. Я подскочила как ошпаренная и умчалась на улицу. Бежала до дома Микаша, даже бедного старого консьержа напугала, когда взлетала по лестнице на второй этаж. Отперла дверь, бросилась на кровать и долго приходила в себя, обнимаясь с подушкой. Жаль, что терпкий с горчинкой запах Микаша выветрился так быстро, но пускай хоть моя память сохранит его навсегда.
Как Микаш там один справляется? Он ведь такой неуживчивый! Хоть бы вернулся, хоть бы!
Я отуплено огляделась по сторонам. Здесь так пыльно, затхло, неуютно и пусто. Надо всё обжить. Жаль, я плохо знаю, что Микаш любит, кроме как сражать с демонами и всех спасать. Но даже если я где-то напортачу, он простит, и не такое прощал. Я встала и отыскала среди его вещей самодельную куклу Герду, которую он подарил мне на день рождения. Одряхлела, бедная, надо бы подновить. Я прижала её к груди. Этим и займусь!
В салоне мастерицы Синкло я появлялась всё реже. Не по пути мне с ними, не разделяю их взглядов, не могу неискренне улыбаться словам, в которые не верю. Теперь я лишь изредка проведывала Одилона в театре и смотрела новые представления.
Зои сошлась с Элоизой и перестала появляться на стрельбище. Они и раньше брались под столом за руки, едва заметно обменивались взглядами. Однажды я застала их в тёмном переулке целующимися. Сделала вид, что не заметила и перестала донимать расспросами. Странные отношения, но кого из нас можно назвать нормальным? Раз это заставило их глаза лучиться счастьем, то пускай!
Голубиную станцию я отыскала давно, в самом начале своей жизни в Эскендерии. Большое круглое здание обрамляли колонны, стены оштукатурены жёлтым, наверху открытая мансарда, усаженная крупными белыми птицами. Внутри было людно. Дюжина смотрителей-звероустов в одинаковых белых с синими узорами балахонах занимались каждый своим направлением. Они дрессировали почтовых голубей и отправляли их с посланиями, нашёптывая адреса на языке птиц. К каждому смотрителю выстраивалась очередь в несколько человек, некоторые сидели за большим круглым столом и выводили на узких полосках короткие сообщения. Скрипели перья, пахло свежими чернилами и тушью. Я направилась к прилавку, за которым стоял смотритель, отвечавший за почту в западный край Веломовии.
Он вручил мне большой лист для посланий. Я отписала отцу обо всём, что со мной приключилось, и попросила не волноваться ни о чём. Через пару недель пришёл гневный ответ с требованием возвращаться сейчас же и не доводить бедного родителя до умопомрачения, как мой непутёвый братец. Для Вейаса отыскалось парочку настолько крепких словечек, что стало ясно, что отец зол до крайности. Братец наотрез отказался жениться и удрал в Стольный. Я уже и хотела, чтобы его прибрал к рукам кто-нибудь вроде мастерицы Синкло. Хотя на таких, как Вей, где сядешь, там и слезешь. Уж мне ли не знать!
Отец давил на жалость, угрожал собрать войско и взять лабораторию Жерарда штурмом. Я написала новое письмо, где терпеливо разъяснила, что не нужно за меня беспокоиться. Я как будто замужем, уехала в замок супруга, работаю… не за вышивкой, конечно, но что-то вроде того. Никаких неприятностей, опасностей и неприличностей мне не грозит. Я делаю важное дело. Возможно, когда-нибудь о моих успехах заговорит весь орден, и отец будет гордиться мной. Написала, и будто поверила, хотя никакой даже самой малой весточки от Безликого не получила.
Я уже собиралась возвращаться, как заметила, что в боковую дверь между прилавками смотрителей постоянно заходят и выходят люди. Да там собралась нешуточная толпа! Я с трудом протиснулась между спинами. Просторная комната была битком набита: в основном женщины, старики и подростки до шестнадцати. Таращились на большие грифельные доски, исписанные именами, перебирали сложенные на столе бумаги, что-то спрашивали у дежурившего рядом смотрителя. Шёпот давил на уши, спёртый воздух — не продохнуть.