За первым шквалом последовал второй, третий.
— Склад боеприпасов? На воздух, а? — высказался первым Семен Тюрин, маленький воронежец.
— Меня отец по хребту ремнем, бывало, если я сначала брехну, а потом мозгами ворочаю, — зло усмехнулся Игонин. — Ка-ак вытянет да еще добавит. Во как! А у тебя, видать, отец простягой был.
— Черти бесятся там, да?
— Мефистофель! Слыхал про такого?
— М-да, — протянул невесело Самусь. — Похоже, началось.
— Война, товарищ лейтенант? — спросил Андреев и похолодел при мысли, что лейтенант даст положительный ответ, как будто от ответа Самуся зависело, — быть сейчас войне или нет.
— Похоже.
Незнакомое волнение охватило Андреева. Он еще не остыл от работы, но его проняла дрожь — вот-вот застучит зубами. И тревожно сделалось на душе, а острая неизвестность начавшегося родила любопытство. Все это сплелось, перепуталось — такое с ним творилось впервые. Григорий взглянул на Игонина и вроде бы не узнал приятеля: Петро никогда не хмурил так брови, и такой глубокой складки не было у него промеж бровей. А Тюрин растерянно оглядывался на товарищей, словно ждал, что кто-нибудь из них отвергнет предположение Самуся.
Утробный, все заполняющий гул наполнил воздух. Севернее места, где расположился батальон, из-за кромки леса вынырнул самолет, за ним другой. Целая стая. Она плыла высоко. Теперь ни у кого не оставалось сомнений, что спешили вражьи самолеты на восток не с визитом вежливости. Семен Тюрин больше уже не оглядывался на товарищей, понял — война.
По цепи передали команду:
— Маскироваться!
Через некоторое время из городка вернулся связной. Весть, которую он принес, потрясла. Фашистские самолеты разбомбили военный городок. Бомба упала на корпус, где размещался второй батальон и штаб полка.
Городок только-только закончили строить. Месяц назад взвод Самуся очистил от последнего мусора столовую. Место красивое — кругом сосновый бор. Из окна казармы Андреев любил наблюдать, как вечерами гасла над темной зубчатой стеной леса малиновая зорька. Петро подсмеивался над ним, хвастал, что на море зорька так зорька, не то что здесь. В казарме у Григория остались письма от Тани и ее единственная фотография. Отцовский подарок — портсигар — тоже там.
Нет больше казармы, есть груда развалин. Весь городок — груда развалин. А ведь первый батальон и второй тоже по тревоге не поднимали. Значит...
— Петро, а? Как же это? — облизав пересохшие губы, пролепетал Семен Тюрин. — И нас бы?
Игонин взглянул на воронежца будто на пустое место. Тюрина била лихорадка, он не мог молчать, повернулся к Андрееву:
— Гриш, а капитан-то наш? Как в воду глядел! Что ж теперь будет?
Что теперь будет? Откуда знать Андрееву, что теперь будет. Понимал только одно — кончилась безмятежная жизнь. Даже частые тревоги, которыми донимал батальон Анжеров, покажутся ныне милой забавой. Одно слово: война!
2
Капитан Анжеров, оставшись без полкового начальства, повел батальон в местечко, в котором размещался штаб дивизии. Но в местечке никого не оказалось. Никто ничего толком не знал, и капитан тяжко задумался. Андреев увидел его в черешневом садике с командирами рот. Анжеров на земле стоял прочно, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Лобастая бритая голова упрямо наклонена, белесые брови туго сведены у переносья. Невысокий, словно литой из бронзы, Анжеров внимательно слушал, что докладывают командиры. Сколько всякого: и правды, и наветов пришлось слышать Андрееву про комбата. Всему этому можно было верить и не верить, но одно Григорий знал о нем определенно: тверд и суров. И никогда не думал, что придет такое время, когда по приказу капитана, не колеблясь и не насилуя свою волю, готов будет броситься в пекло. Оно наступило с той минуты, когда Григорий узнал о гибели двух других батальонов полка, когда Андреев, как и его товарищи, на миг представил то, что с ними было бы, если бы Анжеров не увел батальон по тревоге.