А что, собственно, Григорий, Петро и Тюрин знали о своем комбате? Только то, что иногда рассказывал Береговой. Но не секрет же — старшина любит приукрасить. Для него нет лучше человека, чем Анжеров. Ну а молодые бойцы встречались с ним не часто, больше наблюдали издалека. Редкие близкие встречи не всегда обертывались приятной стороной. Например, Игонин вспоминал, как Анжеров выгнал его из казармы с мозолью на ноге на тактические занятия. Самусь освободил от занятий, а комбат придрался. Мозоль, видишь ли, не болезнь. Занозой влез этот случай Петру в память. Комбат тогда назвал его чуть ли не симулянтом, хлюпиком, а не солдатом. Подумаешь — мозоль набил!
Была и у Андреева встреча с грозным капитаном лицом к лицу.
Случилось то в декабре прошлого года. Батальон помогал саперам строить столовую. Григорию вручили топор и заставили обтесывать бревна. Держать в руках топор ему приходилось довольно часто. Дома с отцом каждую весну заготавливал в лесу дрова. Дрова колоть мог. Но к плотницкому ремеслу сноровки не имел. На бревне шнурком, выбеленным мелом, отбили прямые линии и приказали: теши. Петро бодро поплевал на ладони, подмигнул Григорию и смело тюкнул по бревну. Петро постоянно удивлял Андреева своим житейским опытом. Вот и сейчас оказалось, когда-то уже сумел научиться плотницкому делу. Тесал бревно бойко и умело.
Григорий тоже поплевал на ладони и тоже ударил по бревну первый раз, второй... Щепка откалывалась или мелкая — и топор вырывался из рук, то намечалась слишком крупная — и тогда топор невозможно было вытащить, его защемляло.
— Голова — два уха, — упрекнул его Петро. — Смекай, как надо: делай засечку вот так, еще так же. Скумекал зачем? Чтоб ломалась.
Намаявшись, Григорий кое-как приспособился и так увлекся, что даже не заметил, когда появились Анжеров и Самусь.
— Товарищ красноармеец, — услышал Андреев за спиной строгий голос, выпрямился и оробел. Анжеров стоял перед ним подтянутый, чужой. Самусь из-под насупленного века косился на комбата с опаской. Григорий вытянулся в струнку и вдруг испугался: поясной ремень висел через плечо — так было легче работать. Не по уставу. Придерется обязательно.
— Вы неправильно держите топор, — сказал Анжеров, будто не замечая, что Андреев не по форме одет. — Нельзя заглядывать под острие. У вас какая гражданская специальность?
— Учитель, товарищ капитан.
— Тем более! Учитель должен уметь все, на то он и учитель. Дайте ваш топор.
Анжеров хватко взялся поправлять грехи Андреева — выравнивать косо обтесанный бок бревна. Топор держал безо всякого усилия, работал играючи, словно всю жизнь только тем и занимался, что плотничал. Щепки падали к его ноге ровные, с кислым запахом смолы.
Григорий впервые наблюдал капитана так близко, на виске заметил голубую пульсирующую жилку, а на околыше фуражки, чуть левее звездочки — аккуратную штопку. Рассказывали, будто на капитана однажды, когда ездил в штаб дивизии, напали бандиты, прострелили фуражку. Брови у него белесые, обгоревшие на солнце, шея сильная, дочерна загорелая, только в глубине складок кожа чуть светлее. Голову брил почти каждую неделю.
— Поняли? — разогнулся Анжеров и вернул Андрееву топор. И Самусю: — Почему вы, лейтенант, не показали, как надо работать? Сами-то умеете?
— Так точно, товарищ капитан!
— Тем более! — капитан взглянул на Андреева, и в горячих голубоватых глазах его Григорий неожиданно уловил человеческое участие к себе, теплоту, предназначенную только ему одному, и не смог сдержать радостной улыбки.
— Спасибо, товарищ капитан! — выпалил он от души. Анжеров же нахмурился, словно боясь, что красноармеец неправильно истолкует его мягкость. Он быстро козырнул, показывая этим, что ему некогда, и крупно зашагал дальше. Сняв пилотку, лейтенант платком вытер вспотевший лоб, начинающуюся на самой макушке лысину и облегченно вздохнул:
— Слава богу!
Тот мимолетный взгляд капитана, согревший Григория, запомнился надолго. Когда про Анжерова говорили, что он беспощаден, Григорий вспоминал ту встречу, и мнение о командире у него дробилось. Он вроде бы и верил наговорам и вроде бы нет. Разве злой, бессердечный человек мог так ободряюще посмотреть, как он посмотрел тогда на него, Григория?
В тот момент, когда Андреев видел капитана в тени черешневого сада, упрямого и волевого, в сбитой на затылок фуражке, с трепетной солнечной мозаикой на спине, пересеченной крест-накрест портупеей, комбата мучили мрачные мысли, обуревала тревога за судьбу людей. Капитан впервые за многолетнюю службу очутился в таком положении: без ясного знания обстановки, без начальства, которое смогло бы определить место батальона в разыгравшихся событиях. Куда вести батальон?