–Я ничего не понял, – произнес младший сотрудник отдела внедрения обновлений в системы передвижения роботов-пылесосов, прочитав пришедшее на коммуникатор сообщение. – Мышление у людей в прошлом было какое-то не такое как сейчас.
–Так это, – начал второй младший сотрудник того же отдела. Он прочитал все быстрее и продолжил возиться с мелкими деталями колеса, – вроде новый указ.
–Ну да, новый. Как и всегда, когда находят в архивах.
–Нет, ты не понял. Вообще новый. Посмотри на дату.
–Охо! – воскликнул он чересчур громко, что весь отдел повернул на него свои головы. – И правда! Совсем новый. Когда такое было в последний раз и не упомнить.
–Так и не было такого, – сказал третий младший сотрудник отдела. Оторвавшись от рабочего процесса, он развернул стул на 180 градусов, чтобы вклиниться в диалог. – Все указы были из прошлого и новых не добавлялось ни разу.
–Чтобы это значило? – задумался первый, почесывая подбородок.
Для работников научно-исследовательского центра слово «перемены» означало лишь технический прогресс, перемену одной платы на другую, замены детали на более современную или выделение нового материала и производство из него новых вещей. Даже ощутив в какой-то мере «перемены» в связи с внезапной сменой власти – так резко это никогда не происходило, тем более при непосредственном участии жителей города, в том числе и работников центра – они не понимали нового значения этого слова. Связь слова с изменениями в управлении компанией, в особенностях и способах управления городами они еще не установили, а поэтому были спокойны. Все-таки изменения – это хорошо, изменения – это развитие, новинки, престиж и тренд. Это то, чем можно похвастаться перед остальными. А все остальное – не важно. Пока никто не взволновался.
***
Сегодня наш последний день в городе. Последний день в купольном государстве. Дальше – будущее без рамок. Будущее, которое будет управляться только нами. Осталось только одно дело.
–Это сегодня? – спросила Жюльетта, когда я выходил из комнаты, где мы с Мэри жили. Она второй день приходит с самого утра и спрашивает одно и то же.
По внешнему виду я бы сказал, что она испугана и опечалена – уж слишком велики ее глаза, наполненные влагой. Впрочем, слез не видно, она пытается их сдерживать. Однако в интонациях проскакивают всхлипы. Я ее понимаю. Понимаю настолько, насколько меня научила Мэри и насколько может моя созданная, открытая ею душа. Не берусь утверждать, что такой конструкт как душа существует, это сложно доказуемо, но судя по тому, что вкладывают в это понятие люди, я могу сказать, что обладаю ее. Я склонен верить в это, потому что она верит в это. Про Жюльетту, наверное, можно сказать, что сейчас у нее болит сердце. Не без причины: она потеряла еще одну подругу. Но мои слова о том, что она с нами и продолжает жить, не успокаивают ее. Она всего не знает, а я не могу всего рассказать.
Как не могу показать ей тело Мэри по особым причинам. Она кричит на меня, умоляет позволить ей проститься, проклинает, говорит, что я не слишком печалюсь об ее уходе, будто бы не любил ее вовсе, а может быть даже и рад, что она ушла. Конечно же, это не так, за что она тут же просит прощения. Не могу я обижаться на нее, это ее эмоции, она страдает, а страдания полностью не уходят никогда, лишь со временем притупляются. Я виноват перед ней, что не могу эти страдания уменьшить прямо сейчас, это не в моих силах. Ей остается только все испытать, довериться близким людям и оставить в своей памяти, как опыт.
Глядя на то, как помрачнели лица, что знали Мэри, я думаю, что поступил эгоистично. Человеческие переживания, таящиеся внутри меня и рвущиеся наружу, не до конца мною понятые и измененные моей оболочкой, слишком сильны, чтобы я мог с ними справиться. Смотря на то, как мучается моя любовь, я представлял момент, когда она перестанет дышать и покинет меня. И чувства, которые предрекало такое будущее, казались мне невыносимыми. И сейчас я предполагаю, что они невыносимы. Однако эта участь прошла стороной. Получается, что страх помог мне найти выход. Но выход создан только для меня и для нее. В этом эгоизм моего поступка – я не страдаю сам, но вижу, как страдают другие, но ради нашего будущего, не могу им рассказать. Когда-нибудь им откроется правда, и мы встретимся там. Предполагаю, что раз одного робота человек научил быть человеком, то остальные также могут последовать этим путем.