Наум протестующе крутанул длинной шеей, сказал, что Дов слишком много себе позволяет.
-- Слишком много? -- прогудел Дов. -- Пошли!.. -- Он повесил на шею свой длинный, как старинный мушкет, автомат, повел нас на выжженный солнцем бугор. Мы почти бежали за ним, перепрыгивая через ровики, обдираясь о колючки. Наум снова по ошибке вытащил из кармана кипу, вместо платка, в досаде сунул обратно.
Я спросил у него, загораживаясь руками от хлеставших по лицу кустов, почему в Москве он кипу носил, не снимая, а здесь... Он приостановился, ответил тоном самым серьезным: -- В Израиле кипа -- не вера, а партийная принадлежность. А я человек сугубо беспартийный. Технарь!
Наконец, мы забрались на холм, Дов снял с шеи автомат, усадил нас на камень и принялся рассказывать. В рассказе, казалось, не было ничего необычного. Объявили на днях боевую тревогу. Сообщили, что ночью ожидается нападение террористов Арафата на военную базу. Террористы, сказал кацин, ворвутся в ворота на тяжелом грузовике. Сходу собьют шлагбаум и забросают казармы зажигалками. А другие в это время, из автоматов Калашникова -веером от живота...
Дов протянул руку в сторону ворот, поперек которых стоял пятнистый, как ягуар, бронетранспортер. Чуть поодаль зеленел американский танк "Шерман". Орудийная башня развернута, пушка нацелена на калитку, в которую мы входили.
-- Приготовились, туфтачи! -- басил Дов. -- Даже наш кацин к бабе своей не удрал. Разогнал нас патрулировать вдоль проволочной ограды. Ночь-полночь ходим. Ждем!.. -- Дов прибежал с бугра, махнул нам рукой, мол, чего уселись?! Наум вытерся кипой, запротестовал: -- Куда ты нас тянешь? Что мы, "колючки" не видели? Дов не ответил, только рукой махнул: "Давай-давай"! Когда он, наконец, остановился, мы дышали загнанно. -- Видите? -- Дов показал рукой на ограду. Мы взглянули и -- онемели.
В ограде из колючей проволоки, которой была обнесена военная база, зияла рваная дыра; в нее прошел бы любой грузовик. "Колючка" лежала на земле. Столбики, видно, подгнили... Мы переглянулись с Наумом. Да кто бы, при такой "колючке", полез в ворота?! Вырежут гарнизон, и пикнуть не успеют.
-- Бершева, ребята, кругом сплошная Бершева... -- басил Дов. -Я к чему это все веду? На другой день я и положил своего кацина на пузо. Полежи, сука бершевская, поразмышляй.
Когда, простившись у ворот с Довом, мы шли к автобусу, Наум сказал, что, по всей вероятности, он останется в Израиле.
-- Послал сюда документы. Из Штатов. Как доктор наук, сотрудник американской компании Ай-Би-Эм. В шесть мест послал, из шести ответили, что будут счастливы видеть меня своим сотрудником. Я вспомнил, как Наум искал работу. -- И платить будут?! -- вырвалось у меня.
-- Раз в шесть-семь меньше, чем в Штатах. Думаю, выберу Техногон, на севере. Место профессора. -- А вдруг они спохватятся, что ты не американец? -- Тогда я подымусь на кафедру и покажу им свои тощие ягодицы. -- Он похлопал себя по заднему карману потертых джинсов, где красовался фирменный знак и буквы "Made in USA". До самой остановки он молчал, сказал вдруг в толчее пыхтящего арабского автобуса. -- Еще утром не знал, останусь здесь или нет? Контракт с Ай Би Эм трехгодичный, много для меня нового. -- Добавил почти беззвучно, жестко: -- Дов прав, сплошная Бершева... Убили отца, кто на очереди?.. А, не дай Бог, проревет сирена!.. Все! Остаюсь!
Сирена проревела через два месяца. Скорее, не проревела, а прогудела тоненько. Почти пропищала. Я высунулся в окно, отыскал взглядом железную мачту, на которой виднелся раструб сирены. Эта, что ли, пищит?
Включили приемник, хотя в Судный день все радиостанции молчат. По израильскому радио звучал Бетховен. Его прерывали короткие военные сводки, воспроизводившие сообщения Дамаска и Каира. Израильские дикторы читали -- с ироническим нажимом: Израиль, де, бомбят. Хайфа, Тель-Авив, Иерусалим в огне.
Я выскочил на плоскую крышу дома, откуда виден весь Иерусалим, и старый, за белыми турецкими стенами, и новый, где, как кегли, торчали над тусклыми крышами отели, полиция и израильский Гистадрут.
Привычный отдаленный шум города. Ни дымка. Однако Бетховен продолжал звучать... Ночью мне позвонил из Тель-Авива Наум.
-- Гриша, тебе что-нибудь известно? Информация, как в России. Шиш с маслом. А над городом трещат санитарные вертолеты. Говорят, раньше такого не было. Значит, где-то кровавая рубка... Где Дов, не знаешь?.. Телефон не отвечает. А Сергуня на Голанах...
Я снова припал к приемнику. Бетховена прерывали странные позывные: "Горшок с мясом! Горшок с мясом"... "Шерстяная нитка!.."
На рассвете меня разбудил лязг танковых гусениц. Зеленая колонна английских "центурионов" обтекала наш холм и час, и два, конца ей не было. Поднялся на крышу сосед-израильтянин. Сказал, что танки разворачиваются на юг. К Синаю...
Я, по правде говоря, не поверил. До Суэцкого канала почти четыреста километров. Пустыня Негев. Затем огромный Синай с зыбучими песками. Танк -машина не транспортная. А боевая. Треть танков не дойдет, сломается, застрянет на песчаных дорогах... Я был солдатом на двух войнах. Хорошо знаю: каждой танковой части приданы грузовики с платформами. Где они?
Добрался кое-как до южной оконечности Иерусалима. Здесь гигантская пробка. Автобусы, грузовики, танки -- каша... Наконец машины растащили. "Центурионы" и американские "Шерманы", кроша шоссе, прогрохотали в облаках пыли и гари мимо. На юг...
-- Где грузовики с платформами? -- Я задал вопрос полицейскому офицеру, показывая для верности, руками: где платформы? Он вызверился: -- У Даяна спроси!
Я кинулся на радиостанцию "Кол Исраэль", чтобы стать военным корреспондентом.
-- "Кол Исраэль" это нужно? -- ответил мне груболицый взъерошенный человек. -- Вы думаете, у нас есть деньги на сверхштатных?.. Вы готовы без денег?!.. -- Он прохромал из одного угла в другой. -- А что вы будете передавать -- без денег?..
Едва я вернулся домой, раздался телефонный звонок из Мюнхена. Радиостанция "Свобода" просила меня быть ее корреспондентом на войне Судного дня.
Следующее утро застало меня неподалеку от Голан. на пути в городок Кирьят-Шмона, у Ливанской границы.
Чем ближе к войне, тем, естественно, больше патрулей. У солдат американская винтовка М-16. На холмах, у апельсиновых деревьев, пулеметы, нацеленные на шоссе. Наш тряский "фольксваген" останавливают, солдат заглядывает в кабину и тут же показывает рукой -- вперед!..
-- Зачем они нас задерживают? -- спросил я своего приятеля-шофера.
-- Проверка документов! -- пояснил он.
-- Но у нас же ни разу не потребовали документов! -- Как?! Заглянули в машину. Увидели -- евреи!.. Мы задержались в Кирьят Шмона, на который обрушилась вчера советская ракета "Фрог". За день до обстрела сюда привезли группу репатриантов из СССР. Я опасался увидеть людей перепуганных, измученных.
Ничуть не бывало! Возле нас тут же собрались юнцы, жаждущие новостей (как будто новости не здесь, у Голан!) Мальчишка в кепке, увешанной советскими и израильскими значками, показал нам осколок ракеты. Осколок серьезный, на нем, у самого излома, русская буква "Б". Подошли взрослые. Круглолицая полная одесситка заметила под общий хохот:
-- Теперь я понимаю, почему нам дали на сборы только семь дней. ОВИР точно рассчитал, чтобы мы успели к этой ракете...
Жара спала. Воздух первозданно чист. Курорт. Оставив городок, машина вскоре стала подыматься на взгорье. Впервые потребовали пропуск.
-- Зачем мне пропуск -- при таком паяльнике? -- Я показал на свой нос.
У солдата в танковом шлеме красные глаза. Он не улыбнулся; спросил, какое сегодня число?.. Восьмое октября?! -- Добавил измученно. -- Значит, не сплю третьи сутки. Извините! Нельзя!.. Назад-назад!
Тут лишь я заметил, позади него, в траншее, полузакопанный танк. Только башня торчала. Орудие направлено на дорогу... Это что, арьегард части, ведущей наверху бой?
Мы разворачивались, когда послышался рев истребителя, идущего почти на бреющем. Голаны преодолевал израильский "Скайхок". Он шел тяжело, форсируя мотор, будто переползал, а не перелетал. Под его крыльями поблескивали ракеты. "Скайхок" оставил за собой столб грома, и снова тишина. Мы стояли долго. Ждали второго самолета...