Однажды в середине сентября Бисеров сел в вагон третьего класса пассажирского поезда и с неизменным саквояжем на коленях, покачиваясь под стук колес, покатил в Софию. Он вез к врачу страдавшего астмой сынишку. Мальчик всю дорогу простоял у окна, его свистящая грудь вбирала в себя — вместе с вечерним воздухом и лаем овчарок, мчавшихся вдоль насыпи, — горьковатый дым паровоза.
Бисеров заранее, по телеграфу, сообщил Антонии, что остановится с сыном в привокзальной гостинице, и просил, если у нее найдется время, заглянуть.
Она пришла на следующий день, под вечер.
На ней было дорогое пальто, искрившееся при свете уличного фонаря так, будто все было утыкано иголочками инея. Антония протянула руку, он ощутил мягкость светлой перчатки и жесткое прикосновение перстня с большим плоским камнем. Она улыбнулась ему… То же лицо с нежными, чуть печальными складочками в уголках рта. Та же бархатистая кожа. Но куда девались блеск и безмятежность бледно–золотистых огромных глаз? И возможно, оттого, что в них теперь отражалось не высокое дунайское небо, а серые крыши прокопченного города, под веками пряталась тень, придававшая лицу выражение усталости и печали, хотя на губах играла улыбка.
Она предложила пойти поужинать, посидеть, поболтать. Вениамин принял приглашение с удовольствием, но объяснил, что мальчик нездоров, сидит один наверху, в номере гостиницы, и не хотелось бы надолго его оставлять. Она не стала спорить, ужин отложили до другого раза и пошли пройтись по улице, которая пересекала вокзальную площадь и тянулась дальше вдоль железнодорожного полотна.
Как бывает обычно с людьми, которые много лет не виделись, они сперва поговорили про общих знакомых. Вспомнили разные смешные случаи, потолковали о врачах и болезнях. («Может ли быть, чтобы такой малыш уже страдал от астмы?» — изумилась Антония, и в голосе ее прозвучало сочувствие.) Потом, старательно обходя лужи, а также свои маленькие тайны, они стали ощупью искать пути друг к другу, страшась разочарования и боли.
— Что, милый друг, — золотистые лучики ее глаз скользнули по его лицу, — ты думал, наверно, что увидишь меня среди кучи детей, которые вопят, потому что сними случилась беда, и они ждут, чтобы мамочка поскорей вывесила на балкон мокрые штанишки?
— Нет, — ответил он, несколько смущенный ее прямотой. — Я знал, что ты…
— А вот я и не подозревала, что у тебя уже такой большой сын… Ходишь теперь, значит, в базарный день за овощами, все деньги отдаешь супруге, раз в месяц зовете гостей, рассказываете анекдоты, попиваете кофе, коньячок и сражаетесь в покер…
— Да, бывает.
— А я не зову гостей. Пока еще зовут меня. Было время, питала я разные иллюзии, с этим кончено. Но мне предстоит еще рассчитаться…
— С кем?
— Прежде всего — с собой. И с теми, кому я доверяла, кого любила… А что? — Она подняла на него глаза, и Вениамин заметил в них злые искорки. — Обзавелся семьей и думаешь, что все проблемы решены? Родил ребенка — чтобы он задыхался, как рыба, выброшенная на берег. Сегодня ему не хватает воздуха, завтра будет не хватать душевного тепла, любви. Жизнь будет отнимать у него радости одну за другой, а ты воображаешь, будто он когда–нибудь скажет тебе спасибо за то, что ты его создал?
— Болезнь его излечима, — возразил Вениамин. — Положение не столь трагично. Что касается счастливых минут жизни, ты права, мы их теряем, как в конце концов теряем и саму жизнь. Но если мы прожили их достойно, сумели поделиться своими радостями с другими людьми, то, по–моему, наши потери не так уж велики.
Мимо прогромыхал поезд, раздались свистки кондукторов. Над искрами паровоза обрисовалась макушка тополя и мгновенно исчезла, будто кто–то сорвал ее и швырнул в темное небо.
— Я делила радость со многими, — возобновила разговор Антония. — Тебе кое–что известно о моей жизни. Нисколько в этом не сомневаюсь, так что от тебя мне таиться незачем. И любовь тоже делила со многими. Мне хотелось кем–то стать. Хотелось, чтобы люди заметили, что я существую, и радовались тому, что я могу им дать. А что я получила взамен? Смятые простыни в полутемных мансардах и снисходительные улыбочки за спиной.., Я могла женить на себе того вдовца с венской мебелью и хрустальной люстрой — я тебе писала о нем. Одинокий, высокое давление, почечные колики. Я от него забеременела. Могла при желании притвориться заботливой супругой, родить ему младенца, а потом делать за его спиной, что захочу.