Мартин вспоминал свою первую встречу с сыном. Тогда мальчику еще не было двух лет. Его мать, с которой Мартин разошелся прошлой весной, обещала привести его к пруду в городском парке. Мартин прождал целый час и, расстроенный, ушел, поклявшись в душе никогда больше не звонить и не договариваться о встрече. Уже из окна трамвая, со скрипом тащившегося между домами, он увидел свою бывшую жену. Она вела за руку мальчика с длинными до плеч, завивающимися на концах волосами. Если бы не коротенькие болтавшиеся на нем штанишки, в которых он шагал с неловким и важным видом, Мартин принял бы его за девочку. Он соскочил с трамвая на первой же остановке, но пока вернулся в парк (ему никак не удавалось проскочить между мчавшимися по мостовой машинами иностранной делегации), пока пробрался сквозь толпу, их уже не было на условленном месте.
Простого человека судьба не наделяет талантом и сильным характером тех, кто является в мир, чтобы создать творения нетленной красоты. Скромный житель земли старается сотворить маленькие чудеса: сажает деревья, обжигает известь, облицовывает мрамором фонтаны, строит дома.
И среди всех этих дел он творит подлинное, великое чудо. Это чудо — ребенок.
Вот она — вселенная, лежит, завернутая в пеленки. Сучит ножками, которые прежде, чем ступить на землю, хотят коснуться неба. Пеленки тоже папоминают о небе: они тонки и мягки, как облачка. И, глядя на это лежащее в колыбели нежное создание, нельзя не сравнить его с закутанной в облако звездочкой, долетевшей из небесных селений.
Вот оно, неведомое, лежит в пеленках. Веришь, что в грядущем его ждет счастье,,и улыбаешься ему.
Вселенная брыкается розовыми ножонками, сжимает что–то (уж не будущее ли?) в кулачках, кричит — и все оборачиваются, чтобы услышать этот еще невнятный голос: кони во дворе, облетевшая яблоня с красным яблочком на верхней ветке, воробей, клюющий черствую корку хлеба. Мать шепчет: «Тише! Мальчик спит!» — а кажется:
«Тише! Вселенная спит!»
Расставшись с женой вскоре после рождения сына, Мартин не был свидетелем многих, на первый взгляд незначительных, событий его жизни, что, конечно, помешало ему привязаться к ребенку и познать отцовские чувства.
Он не испытал радости от того, что у малыша режется первый зуб. («Зубки у нас режутся, зубки!» — Материнские пальцы с бледно–розовым маникюром щекочут животик сына. Малыш морщит носик, потом вдруг заливается смехом, и тут все ахают: «Смотрите, да у него зубок вылез!»)
Мартин не просыпался по ночам от плача больного ребенка. Не ждал под дверью у докторши, которая, наспех накинув пальто поверх халата, торопливо шагает за тобой по улице, потом, присев на краешек табуретки, прикасается прохладной трубочкой стетоскопа к грудке малыша, а тот, испуганный, не смея заплакать, смотрит на очки и резиновые трубочки вокруг шеи незнакомой тетеньки.
Мартин больше переживал разрыв с женой, чем радовался рождению сына. Разумом он противился своим настроениям, но в душе его что–то надломилось. Ненависть, а потом безразличие к той, которую он прежде любил всем сердцем, бросали тень и на сына. В душе его постепенно мерк луч–света, подобно лучу железнодорожного фонаря. Фонарь удаляется, освещенные рельсы тянутся до поворота или до моста над перекатом — потом все погружается во тьму. Рельсы тонут во мраке, и скоро придется искать их ощупью, царапая до крови пальцы о щебень, и прижмуренными от боли глазами различать железнодорожное полотно по слабому синеватому отблеску стали.
И поскольку ему приходили на ум сравнения с рельсами и дорогами, двое любящих, которые расстались, дав жизнь новому существу, казались Мартину в своей взаимной вражде двумя катящимися под уклон поездами. Мальчик идет по шпалам между еще отделенными большим расстоянием вагонами, видит их светящиеся окна, но не замечает грозящих раздавить его буферов — и доверчиво протягивает руки, которых еще не коснулись ни ненависть, ни подлость, ни уродство жизни...
Эти доверчивые руки надо было пощадить.
Мартин выбрал запасной путь и впрямь, как вагон, мокнущий под дождями, пока внизу шпалы зарастают лютиками, простоял там несколько лет. Мысли и чувства бились в нем, как нечаянно залетевшие сквозь щель майские жуки, которые не могут выбраться из вагона на волю.
Сын рос без него. Когда Мартин выражал желание его повидать, мать отвечала, что. он болен. Мартин посылал ему подарки ко дню рождения и получал их обратно неразвернутыми. Нервным движением он срывал упаковку, намереваясь выбросить в окно сапожки с красными подметками и синий матросский костюмчик, но потом нежно сворачивал измятые вещи в узелок и убирал их в шкаф. Неловко, обжигая пальцы, закуривал сигарету и погружался в раздумья о странностях человеческой души. Как могут любовь, нежность, привязанность так скоро превратиться в злобу, ненависть и жестокость? Что так быстро выворачивает нашу душу, подобно одежде, наизнанку, и ты с удивлением замечаешь ее истершуюся подкладку, грязные швы, неумело пришитые заплатки? Обманутое доверие? Оскорбленное самолюбие? Неутоленные желания? Как знать? Оказывается, под пухом одуванчика таилось змеиное жало.