Он пел только для нас, как бы включая нас всех в круг конспираторов, тонко намекая на что-то известное только нам, вращая глазами в эпилептической пантомиме, выражавшей предельную радость. Бобби – учтивый, елейный, помолодевший лет на пять – держал в руках бутылку. А в это время два апатичных господина беседовали, вероятно, о бизнесе, не замечая ночной жизни, которую они привели в движение; их дамы сидели молча; казалось, они обижены и смущены – к тому же было видно, что им ужасно скучно.
Фрейлейн Хиппи Бернштейн – моя первая ученица – живет в Грюневальде, в доме, построенном почти целиком из стекла. Большинство богатых берлинских семей почему-то обосновались в Грюневальде. Их виллы, построенные с уродливой роскошью, начиная с эксцентричного рококо и кончая кубистскими коробками из стали и стекла с плоской крышей, теснятся в сыром, мрачном сосновом лесу. Лишь немногие из богачей могут завести большой сад – земля здесь баснословно дорогая; единственный вид из окон – задний двор соседнего дома, огороженный проволочной сеткой.
Из-за страха перед грабителями и революцией жизнь этих несчастных проходит как бы в постоянной осаде. У них нет ни личной жизни, ни возможности позагорать. Район этот достоин называться трущобами для миллионеров.
Когда я позвонил у садовых ворот, молодой лакей вышел с ключом от дома в сопровождении огромной рычащей овчарки.
– Пока я рядом, она вас не укусит, – с ухмылкой заверил он меня.
В холле особняка Бернштейнов двери обиты металлом, а к стене, как на пароходе, болтами привинчены часы. Здесь же висят лампы в стиле модерн в форме барометров, термометров и телефонных дисков. Холл напоминает электростанцию, которую инженеры попытались благоустроить, позаимствовав стулья и столы из старомодного и весьма респектабельного пансиона. На голых металлических стенах развешаны глянцевые пейзажи XIX века в массивных золотых рамах. Герр Бернштейн, вероятно не подумав, заказал виллу модному архитектору-авангардисту, потом пришел в ужас от его творчества и решил насколько возможно скрасить постройку семейными реликвиями.
Фрейлейн Хиппи – полная, симпатичная девушка девятнадцати лет с шелковистыми каштановыми волосами, красивыми зубами и огромными волоокими глазами. Она смеется ленивым, самодовольным смехом, а еще у нее прекрасная, уже сформировавшаяся грудь. По-английски она говорит, как все школьницы, с легким американским акцентом, но вполне прилично, и весьма этим довольна. У нее есть одно определенное желание: не утруждать себя занятиями. Когда я робко предлагал ей план уроков, она поминутно перебивала меня, угощая шоколадом, кофе и сигаретами.
– Извините, здесь нет фруктов. – Улыбаясь, она сняла телефонную трубку: – Анна, пожалуйста, принесите нам несколько апельсинов.
Когда пришла горничная с апельсинами, несмотря на мои протесты, меня заставили по всем правилам этикета отведать разных яств. Это сняло последний налет педагогики. Я чувствовал себя полицейским, которого кормит на кухне хорошенькая кухарка. Фрейлейн Хиппи сидела и наблюдала за тем, как я ем.
– Пожалуйста, расскажите мне, как вы очутились в Германии?
Я вызываю у нее любопытство, но смотрит она на меня, как баран на новые ворота. И не так уж жаждет, чтобы эти ворота открылись. Я ответил, что Германия кажется мне очень интересной страной:
– Политическое и экономическое положение в Германии, – уверенно импровизировал я менторским тоном, – интересней, чем в любой другой европейской стране. Не считая России, – добавил я в порядке эксперимента.
Но фрейлейн Хиппи никак не отреагировала. Только вежливо улыбнулась.
– Мне кажется, вам здесь будет скучно. В Берлине у вас не слишком много друзей, так ведь?
Видимо, именно это и занимало ее.
– А у вас есть знакомые барышни?
Тут раздался звонок домашнего телефона. Лениво улыбаясь, она взяла трубку, но, казалось, не собиралась внимать голосу, исходившему из нее. Зато я явственно слышал фрау Бернштейн, звонившую из соседней комнаты.
– Ты забыла здесь свою красную книгу? – повторила фрейлейн Хиппи с усмешкой и улыбнулась мне, словно приглашая принять участие в шутке.
– Нет, я не вижу ее. Должно быть, она в кабинете. Позвони папе. Да, он сейчас работает.
Она жестом предложила мне еще один апельсин. Я вежливо покачал головой. Мы оба улыбнулись.
– Мамуля, а что у нас сегодня на ланч? Да? Правда? Великолепно!
Она повесила трубку и вновь принялась за свой допрос:
– Do you know no nice girls?