Повисла гнетущая тишина.
Любка сидела и не отрывала глаз от Гуни.
– Каким проклятьем? – с трудом двигая языком, спросила она.
– Поди, не знаешь? Род наш вымирает, да всё не своей смертью! Детей на ноги поставить не успевают, до внуков не доживают. Кого – война заберёт, кого – пожар, али друга напасть... Твой-то отец тоже молодым да здоровым ушёл...
– Папу бандиты в девяностых убили, он бизнес своей организовал. У нас в стране в те годы такое творилось... – она помолчала. – Теперь только я осталась. И я – бездетная! Выходит, точно сгинем, – закончила она упавшим голосом.
– Погодь печалиться! Думаю, что неспроста мы встретились, да ещё на том месте, где Лукерья меня приговорила. Знать, ещё тогда затеяла что-то ведьма. Чую, встречи ждёт... Ну да, утро вечера мудренее... Ложись спать, Любушка, поздно уже, это для меня ни дня, ни ночи – всё едино... Ты глазки закрывай, а я тебе спою тихонечко...
– Динь-бом, динь-бом –
Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом –
Путь сибирский дальний...
– запел гость чуть хрипловатым голосом.
– Спи, Любушка-голубушка, – приговаривал Гуня. – Спи-засыпай, все печали забывай. А поутру, как проснёшься, ступай, внученька, на озеро, найди Лукерью...