Она мучила пульт, пытаясь включить телевизор, когда внезапно услышала красивое пение.
– Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль.
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Динь-бом, динь-бом –
Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом –
Путь сибирский дальний.
Динь-бом, динь-бом –
Слышно там и тут:
Нашего товарища
На каторгу ведут...
– протяжно выводил приятный мужской баритон где-то рядом.
«Наверное, туристы поют. Неплохо, после шашлычка с водочкой! Хотя репертуар странный... Может, на улице постоять, послушать?», – подумала девушка.
Включив наружное освещение, вышла террасу.
Накрапывал тёплый летний дождик.
Пение стихло.
Любаня втянула полной грудью вечерней свежести, задумалась и облокотилась на деревянные перила. Свет за спиной от горящей над дверью лампы воссоздал слегка вытянутый чёрный рисунок её силуэта на асфальтированной дорожке за террасой...
– Маленький дождишко – лентяю передышка! – усмехаясь, произнёс мужской голос.
На асфальте появилась вторая чёрная тень.
Цепенея от страха, Любка медленно обернулась.
Около неё стоял худощавый мужик в нелепом фольклорном наряде: ситцевая красная рубаха навыпуск была обшита по воротнику жёлтою тесьмою; плисовые брюки были заправлены в сапоги; на талии – длинный шёлковый пояс, концы которого свисали ниже колен; вокруг шеи обмотан пёстрый хлопчатобумажный платок; в руке ряженый незнакомец сжимал найденный Любой в лесу нож.
– А ноженки... Ноженки не нашла? Неужто пропали? – грустно спросил незваный гость. – Я тебе, девка, благодарствую, что «медвежонка» мово нашла – он мой приятель верный, мы с ним с самой каторги неразлучные...
– Помогите, – просипела Любочка. – Помогите...
От ужаса горло перехватило, ноги налились свинцом и приросли к полу. Она съёжилась в ожидании смертельного удара. Зажмурив глаза и стуча зубами, начала молиться : «Отче наш сущий на небесах...».
Прошло минут пять, Любка открыла глаза – никого.
Опрометью заскочив в дом, заперла дверь на ключ и для верности опустила наружные металлические жалюзи. Пробежала по комнатам, наглухо закрывая и задёргивая портьерами все окна. Не в силах успокоиться, некоторое время металась по коттеджу от окна к окну и, как ей казалось, «незаметно» выглядывала из-за штор наружу. Наконец, обессилев от напряжения, включила телевизор.
Усевшись на диван, тупо уставилась на экран, неосознанно дёргая ногой, отчего правая пятка начала ритмично барабанить по напольной плитке. Вникать в сюжет передачи было выше её сил. От резких звуков она постоянно вздрагивала и, замирая на секунду, прислушивалась.
– Э-хе-хе... Да не дрожи, красавица, – раздалось прямо над ухом. – Мне на тебя глядеть – тоже печаль... Думал, что пошлёт судьбинушка на моё вызволение кого-нибудь мужеского роду, а тут... А тут – баба... Э-хе-хе... А от вашей сестры, известно – одни беды...
«Это – шизофрения!», – диагностировала себя Любка. – «Сначала перепады настроения, неадекватные поступки, неконтролируемые эмоции, а в конечном итоге – галлюцинации. Абсолютно хрестоматийное течение болезни...».
Уткнувшись лицом в ладони, она завыла в голос.
– Да чтоб тебя! Уймись, говорю!
– Я не сумасшедшая, я не сумасшедшая... – твердила Любка, тряся головой и размазывая пальцами льющиеся слёзы. – Сейчас, сейчас... Сосредоточусь, возьму себя в руки... Сейчас, сейчас... – нога стала дёргаться ещё сильнее.
Пришлось встать с дивана.
Усиленно растирая виски, девушка подошла к кухонной раковине, открыла кран до упора и засунула под него голову. Мощная струя холодной воды ударила по затылку, разлетелась брызгами в стороны, залилась за ворот майки и стекла по спине.
И тут погас свет, а кран загудел, в трубах раздалось шипенье, вода перестала литься.
Приподняв голову, Любка ойкнула, больно ударившись о край металлического гусака. Боясь до конца разогнуться, она – опёршись руками о край раковины – стояла и не решалась пошевелиться.
Постепенно пространство стало наполняться тусклым желтоватым светом. Любка уже могла различить замысловатый узор на выложенной кафелем стене. Скосив глаза в сторону, она посмотрела на холодильник и плиту – всё на месте. Только в дрожащей пелене все предметы вокруг казались однотонными, цвета топлёного молока.