Кто он?
Деревенский аниматор, подрабатывающий во время пляжного сезона? Местный артист, живущий по соседству?
– Ты что ж такое говоришь?! Какому здоровому мужику пондравится баба, какая по своей воле себя располосовала? Даже слышать брехню твою не желаю! Больше не упоминай при мне...
– В смысле? Больше не упоминать при вас... Вы что, не собираетесь уходить? Говорите, что вам надо! И прекратите паясничать, вырядились тут специально...
– Дык это... Я ноне себе не хозяин. Ты от мамани моей по роду – девятая, ты душу мою нашла да из небытия вызволила. Я ведь завсегда с ножичком неразлучный. Только погодь маленько... Не торопись от меня избавиться, послушай да подумай. Глядишь, тебе от меня польза будет...
– Я вызову полицию!
– Жандармов, что ли? Сто пятьдесят лет без них скучал... Только всё одно – окромя тебя меня никто не слышит и не видит. Ты вот на все замки затворилась! А я здесь! С тобой беседую! Слушать-то будешь прапрадеда свого?
– Кого? – переспросила Любка и выскочила в прихожую проверить замок.
Дверь действительно была заперта, ключ торчал в пазу, входные жалюзи опущены...
Понурая Любка вернулась в гостиную и обречённо уселась на стул.
– Вот и ладно, – отозвался незнакомец. – Звали меня Егорием, Гуня – по-простому.
«Такого, как у меня. Егорку хочешь...» – вспомнила Люба слова цыганки и поёжилась.
– Родился я туточки, в одна тысяча восемьсот пятидесятом годе, в Берёзовской волости, значится, в селе Полянском. Все родичи наши крепостными крестьянами были у помещика Солнцева, стало быть, – начал повествование Гуня.
Любаша хоть и хмурилась, но сидела молча, не перебивала.
– Наследственных фамилиев тогда у простых смертных не было... Крестьянская фамилия жила только одну жизнь.
Любка непроизвольно вскинула брови.
– Если родился в семье Ивана сын Прокопий – то во всех метрических записях именуется он Прокопий Иванов. Когда же у Прокопия родится сын Василий – то станет новорождённый Василием Прокопьевым, а вовсе не Ивановым. Однако в каждой семье помнили, как звали прародителей до десятого колена и даже дальше. Вот, у наших пращуров имена были: Горазд, Ждан да Любим. А ещё прежде: Некрас, Дур, Чертан, Злоба да Неустрой. Это от того, что со старых времён на Руси было принято называть младенцев охранными именами-оберегами для защиты да отпугивания злых сил. Люди думали, что Дур вырастет умным, Некрас – красавцем, а Голод завсегда сытым будет. Охранные имена потом становились прозвищами, а бывало – и фамилией.
Любка удивлённо округлила глаза.
– Только не все прозвища от доброты, и от злобы бывало... – продолжал свой рассказ нежданный гость. – У нашего помещика был кобель любимый – Дозор, Дозорка. Однажды уговорил его соседский помещик Кулешов поменять пса на семью крепостных из пяти работников. Наш – хоть в своей псине и души не чаял! – на обмен согласился. Только невзлюбил пришлых, всё ругал их, называл собачьими детьми. А когда перепись была, так и велел всю семью Дозоркиными записать. Так-то вот, можа, и сейчас живут где правнуки Дозоркиных да не разумеют, откуда фамилия такая взялась...
– А мы – Кандальниковы, – вырвалось у Любки.
– Ты, девка, погодь... Про то сказ и веду... Не торопись... Жена помещика нашего и лицом, и душой страшна была: тощая, как жердь; нос – крючком, губы – в ниточку, да вдобавок ещё и хромая на одну ногу. Прозвище у неё было – Спотыкуха. Только всё богатство помещичье ей одной принадлежало, наш барин – Семён Солнцев – его с приданным получил, вот и помалкивал, жил с бабой нелюбимой. Ну да, у него своя блажь была – картинки смолоду рисовать любил, а под старость так и вовсе с кистями да красками не расставался. Всё хозяйство в имении Спотыкуха самолично вела. По жестокости ей в округе равных не было. Ох, и лютовала хромая, когда дворовых мучила! Порка провинившихся крепостных производилась аккурат перед барским домом и неизменно в присутствии барыни. Та сядет на балконе и с наслаждением удары отсчитывает. Отца моего Гору – то бишь Георгия – помещица приказала наказать розгами за то, что разбудил её раньше времени, когда топором стучал, дрова рубил. Папаша был мужиком сильным и ловким, не сразу дался палачам в руки, пока толпой его не скрутили. Так Спотыкуха за неповиновение велела его до смерти забить... Маманя моя осталась вдовой, а я в дому с одиннадцати годов за хозяина был.