— Очки нужны? — спросил я.
— Когда ты так близко, я вижу тебя и без очков, — ответила Бренда. Мы сидели под большим синим парасолем на сдвинутых шезлонгах, раскаленная пластиковая обивка которых, казалось, зашипела, когда ее коснулись наши купальные костюмы; я повернул голову, чтобы взглянуть на Бренду, и уловил тот приятный запах, который исходит только от загорающих плеч. Бренда лежала с закрытыми глазами. Тогда и я закрыл глаза. Мы беседовали, а день становился все жарче, солнце раскалялось все сильнее, и под моими прикрытыми веками заплясали разноцветные всполохи.
— Слишком быстро, — сказала Бренда.
— Но ведь ничего не произошло, — мягко ответил я.
— Нет. Нет, конечно. Но я чувствую, как во мне что-то изменилось.
— За восемнадцать часов?
— Да, Я чувствую… У меня такое ощущение, будто меня преследуют, — сказала она, замявшись.
— Но это ты меня пригласила, Бренда.
— Почему ты всегда вредничаешь, а?
— Разве? Я не хотел. Честное слово!
— Нет, ты хотел! «Это ты меня пригласила, Бренда»… Ну и что? — сказала она. — Это вовсе ничего такого не означает.
— Извини.
— И хватит извиняться. Ты это делаешь автоматически, не вкладывая в слова никакого смысла.
— Ну, теперь ты вредничаешь.
— Вовсе нет. Я просто констатирую факты. Давай не будем спорить. Ты мне нравишься. — Она повернула голову в мою сторону и на мгновение затихла, словно тоже принюхивалась к летнему аромату своего тела. — Мне нравится твоя фигура, — добавила Бренда. Тон ее, как водится, был настолько констатирующим, что я даже не смутился.
— Почему? — спросил я.
— У тебя такие красивые, мощные плечи. Ты занимаешься спортом?
— Нет, — ответил я. — Просто мои плечи росли вместе со мной.
— Мне нравится твое тело. Оно прекрасно.
— Рад слышать, — сказал я.
— А тебе мое тело нравится?
— Нет, — ответил я.
— Тогда я беру свои слова обратно, — сказала Бренда.
Я поправил ей волосы, зачесав за ухо длинный локон. Некоторое время мы сидели молча.
— Бренда, — сказал я наконец, — ты до сих пор ничего не спрашивала обо мне.
— Как ты себя чувствуешь? Хочешь, я спрошу тебя: «Как ты себя чувствуешь?»
— Да, — ответил я, принимая предложенный мне отходный маневр, хоть и по иным, нежели она предполагала, причинам
— Как ты себя чувствуешь?
— Мне хочется поплавать.
— Давай поплаваем, — согласилась Бренда.
И остаток дня мы провели в воде. В бассейне было восемь дорожек, и к четырем часам, по-моему, не осталось ни одного уголка на дне бассейна, куда бы мы не нырнули, почти касаясь черных разделительных полос руками. Время от времени мы вылезали из воды, ложились в шезлонги и пели друг дружке умные, нервные, нежные дифирамбы о своих чувствах. По сути, у нас и чувств-то этих не было до того момента, пока мы не заговорили о них вслух, — за себя, по крайней мере, ручаюсь. Называя чувства, мы создавали и обретали их. Мы взбивали наше странное, незнакомое прежде состояние, в пену, напоминавшую собой любовь, не дозволяя себе при этом слишком долго играть в эту игру и болтать о ней, дабы пена не растаяла и не улетучилась. И потому мы чередовали водную гладь с шезлонгами, разговоры с тишиной — что в сочетании с высокими крепостными стенами, которые отделяли эго Бренды от ее знания о нем, и с моей нервозностью, — позволяло нам успешно коротать время.
Примерно в четыре часа, когда мы в очередной раз погрузились на дно бассейна, Бренда вдруг отшатнулась от меня и метнулась вверх. Вслед за ней вынырнул и я.
— Что случилось? — спросил я.
Бренда откинула волосы со лба. Затем указала рукой на дно бассейна. И сказала, отплевываясь:
— Мой брат…
И тут, подобно Протею, подстриженному под «ежик», из пучины, только что покинутой нами, вознесся Рон Патимкин, во всей своей необъятной красе.
— Привет, Брен, — заорал он и шлепнул раскрытой ладонью по воде, вызвав тем самым небольшой тайфун, который обрушился на его сестру и на меня.
— Ты чего такой радостный? — спросила Бренда. — «Янки» победили!
— Значит, будем ждать к обеду Мики Мантла? — язвительно поинтересовалась Бренда. — Когда «Янки» выигрывают, — повернулась она ко мне с такой грацией, будто под ногами у нее была не хлорированная вода, а мраморный пол, — когда «Янки» выигрывают, то мы ставим на стол лишний прибор — для Мики Мантла.
— Давай наперегонки? — предложил ей Рон.
— Нет, Рональд. Поплавай один.
Обо мне брат с сестрой даже не заикнулись. Я изо всех сил старался быть ненавязчивым, как и полагается человеку, которого не представили. Но мы торчали в воде, и я не мог, извинившись, учтиво отойти в сторонку. К тому же я изрядно устал и молил Бога, чтобы брат с сестрой поскорее прекратили трепаться. На мое счастье, Бренда все же догадалась представить меня:
— Рональд, это Нейл Клюгман… Это мой брат, Рон Патимкин.
— Давай наперегонки? — дружелюбно предложил Рон.
— Давай-давай, Нейл, — поддакнула Бренда. — А я пока схожу позвоню домой: предупрежу, что ты будешь ужинать у нас.
— Я?! Но тогда я тоже должен позвонить тете! Ты меня не предупредила… Моя одежда…
— Ничего. Будем ужинать «au naturel».*<* Нагишом (франц.)>
— Чего-чего? — не понял Рональд.
— Плыви, детка, — сказала ему Бренда. Мне было неприятно, когда она поцеловала брата в щеку.
— Я сумел отвертеться от плавания наперегонки, сославшись на то, что мне нужно позвонить тете. Выбравшись на облицованный голубым кафелем бортик, я оглянулся, чтобы взглянуть на Рональда: тот рассекал водную гладь бассейна мощными гребками. Глядя на него, можно было подумать, что, переплыв бассейн раз десять, он, прежде чем вылезти, выпьет все его содержимое. Ей-Богу, мне показалось, что именно таков приз за победу в заплыве. Наверное, у Рона, как и у моего дядюшки Макса, необъятный мочевой пузырь. И его так же мучает колоссальная жажда.
Тетя Глэдис, похоже, не испытала никакого облегчения, когда я сообщил ей, что сегодня она может ограничиться тремя блюдами на ужин.
— Фанцы-шманцы, — вот все, что она сказала мне в ответ.
Ужинали мы не на кухне, а за круглым обеденным столом. Нас было шестеро — Бренда, я, мистер и миссис Патимкин, и Джулия, младшая сестра Бренды. Обслуживала нас чернокожая кухарка по имени Карлота. У негритянки было невозмутимое лицо индейца. Мочки ушей проколоты, но серег нет. Меня усадили рядом с Брендой. Ее «au naturel» состояло из бермуд (довольно-таки обтягивающих), белой тенниски, белых же кроссовок и носков. Напротив меня сидела Джулия — круглолицая веселая девчушка десяти лет, которая перед ужином, когда все ее сверстницы играли на улице, уединилась на лужайке позади дома вместе с отцом, дабы заняться более серьезным делом — поиграть в гольф. Мистер Патимкин напомнил мне отца — только в отличие от моего папы он не хрипел, задыхаясь от астмы, после каждого произнесенного слова. Мистер Патимкин был высок, мощен, коверкал слова, и ел с такой свирепостью, какой мне прежде видеть не доводилось. Он так набросился на салат — предварительно залив его постным маслом из бутылки, — что жилы на его руках едва не лопнули. Мистер Патимкин съел три порции салата, Рон — четыре, Бренда с Джулией — по две, и лишь миссис Патимкин и я ограничились единственной порцией. Миссис Патимкин мне не понравилась, несмотря на то, что была самой благородной из собравшихся за столом. Миссис Патимкин была ужасно вежлива ко мне, и глядя на ее лиловые глаза, темные волосы и дородные телеса, я не мог отделаться от впечатления, что она — некая заколдованная принцесса, попавшая в плен красавица, которую выдрессировали и превратили в служанку королевской дочери по имени Бренда.