Может, оно и к лучшему. В противном случае — здравствуй психдиспансер.
Да, Вася мне и про это чудо-заведение рассказал, пояснив, что организация не имеет ничего общего с широкими мягкими кушетками и тихими голосами психиатров.
— И вот еще что, — Вася кашлянул и замялся. Так было всегда, когда вопрос заходил о деньгах. — Я предложил Анне Витальевне пробурить скважину. У многих в Пылюкановке есть своя вода и какой ни какой водопровод. Там насос глубинный спускается и жила водная хорошая. Поставить нагреватель, подключить стиральную машинку… красота будет!
— Отличная идея и что тебя останавливает?
— Не «что», а «кто»! Баба Нюра ни в какую не хочет тратить деньги. Твои деньги. Триста тысяч, для нее заоблачная сумма и сама она ее никогда не соберет. Я говорил ей, что это для заморских клиентов и ты одобришь, но сама знаешь. В общем! Поговори с ней!
— Хорошо. Но, Вася, боюсь, что Шурик был последним клиентом, которого я вам подкинула.
Со стороны Васи воцарилось гробовое молчание.
— То есть, дальше сами, если кто-нибудь захочет наведаться в рамках эко-тура, то пожалуйста.
— Другими словами, клиенты теперь будут только вменяемые? — а тут уже слышалась изрядная доля выстраданного сарказма. Но кроме этого, я слышала, насколько Вася расстроился.
— Вась, ты новости смотришь?
— Вопрос риторический.
— Не осталось в этом мире вменяемых людей. Одна надежда на Игорька.
Вася ухмыльнулся и по его немигающему взору, я поняла, что разговоров сейчас с него хватит. Так было всегда, едва заходила речь о серьезном, Вася превращался в каменную глыбу, с пишущим устройством внутри. Если бы в попросила его повторить, все что сказала, этот человек выдал бы точную последовательность, произнесенных мною слов.
— Это отец решил или ты? — как же резко прозвучал голос, в котором я услышала изрядную долю горечи.
— Отец. Давно все к тому шло.
— Значит, это твой последний визит?
Вопрос застал меня врасплох, и я на мгновение представила, что никогда больше не увижу Пылюкановку. На душе окончательно испоганилось и отвратительная тряска выдавила из организма тошноту.
— Вполне может быть, — сухо отозвалась я, после чего торопливо нажала кнопку на магнитоле.
Судя по ухабам на дороге, которые уже не прекращались, до Пылюкановки оставалось не больше двадцати километров, но дискомфорт было легче не замечать благодаря прекрасным звукам песни.
Скрипучий голос из динамиков гундосил неразбериху в припеве, но на душе защипало и что-то тяжелое придавило, да так, что не вздохнуть не выдохнуть, как говорилось.
— «Ланфре-лан-фра, лан та-ти-та…», — продолжило гнусавить по радио и я тяжело вздохнула, вглядываясь в бескрайние заплаты зеленеющих полей, разделенных редкими лесополосами.
Насыпная дорога никуда не делась. Улица Ленина являла собой ярчайший пример традиций русской глубинки. Перед каждым домовладением простиралась просторная поляна, которая ближе к неизменному деревянному забору обзаводилась основательной лавкой и клумбой с нарциссами, гиацинтами, в обрамлении кустов смородины или самшита. К тому же, неизменным атрибутом каждой усадьбы были роскошные фруктовые сады. Яблони, вишни и абрикосы, зачастую, скрывали большую часть убогих хозяйственных построек, помимо самих домов.
Машина затормозила на окраине Пылюкановки. В пятидесяти метрах располагался некрутой овраг, который уводил к речке — одному из многочисленных притоков реки Шалмас. Целыми днями отсюда доносился гусиный гогот, вперемешку с тихим кряканьем уток.
Течение здесь было очень слабым и птицу не относило далеко, а потому вся пернатая свора разбредалась покорно по домам ближе к вечеру, едва хозяйва зазывали их знакомыми прибаутками вроде «ать-ать-ать», «фьюти-фьюти-фьюти».
У дома бабы Нюры, перед воротами, всегда копошилось две-три курицы во главе с худым, затасканный петухом. Перья на шее у этого несчастного создания, казалось, уже устали отрастать снова и снова, после того, как птица то и дело таскалась в зубах Рекса.
Но собака, явно берегла свой пернатый антистресс и не желала придушить тщедушного друга насмерть, а потому баба Нюра перестала отваживать пса от дурной привычки, стихийно выливая ведро холодной воды на это парочку.
Едва петух покорно затихал в пасти Рекса, пес выжидал с минуту и выпускал пленника на волю, до следующего случая, когда зазевавшаяся птица опрометчиво подходила к миске, где как на зло оставались невероятно вкусные кусочки хлеба, пропитанные борщом.
Я вылезла из машины, с умилением оглядываясь по сторонам. Плохое настроение никуда не улетучилось. Оно просто мельтешило на поверхности, словно масляная пленка на воде, которая по всем законам физике, не могла проникнуть глубже.