Сто раз Мария объясняла себе, как ей повезло с Лизой. Лиза не просто согласилась с тем, до чего она, Мария, додумалась, но боялась сказать, а сама до всего дошла. Причем, давно, когда еще сама Мария не позволяла укрепиться в голове такой крамольной мысли, развиться в то, во что она развилась.
«Так что же ты плачешь сейчас, Мария?» — спрашивала она.
Она плакала от видений, которые теснились в голове. Ее тело горело оттого, что не к нему сейчас прикасается Федор. При всей их одинаковости, при всем их сходстве до самой крошечной родинке на мочке уха — они две, разные, а не одна.
Но что делать, как поступить, если Господь дал только одной из них полноценное место, где можно выносить дитя?
Может быть, лучше бы никогда ей не полюбить Федора. Не встречать его вовсе?
От этой мысли слезы мигом высохли, и Мария подскочила на постели.
Нет! Сердце вернулось на место и теперь уже не кололо, а горело огнем.
— Нет! — прошептала Мария. — Нет.
То был перст Господний. Это он указал ему на нее среди тысячной толпы возле собора Парижской Богоматери.
— Бого-матери, — проговорила она, впервые сознательно разделив это слово надвое. Мария села, привалившись спиной к подушкам. На ней была точно такая ночная рубашка, как и та, в которой к Федору пошла Лиза… Божья матерь, стало быть, свела их с Федором. Сама Божья матерь. Так может ли она сомневаться в том, что их любовь истинна? Не это ли намек на то, что ими задуманное — не порочно?
А если любовь их истинна, то разве во имя этой любви она не может пойти на то, от чего у нее стынет кровь в жилах?
«А от чего она стынет?» — спросила себя, Мария.
От ревности. От чего же еще?
В это самое время Лиза лежала в супружеской постели в другой половине дома и тихо молилась. Она молилась о том, чтобы все получилось…
За окном поднялся ветер. Она слышала скрип высокой черемухи под окном. Ветка, отяжелевшая от темнеющих прыщиков-плодов, билась в окно. Лиза вздрагивала от скрипа, ожидая, что сейчас дверь откроется и проем заполнит собой Федор.
Она смотрела на дверь, не отрываясь, и мелко дрожала. Ну же, ну, говорила она себе. Она сейчас не Лиза, не Мария. Она сейчас та самая Мария-Елизавета, которая могла родиться в одном теле. Если бы оно не разделилось надвое в утробе матери. И тогда… тогда все было бы внутри так, как надо. Место для дитя было бы одно… Ведь сейчас ее дело какое — исполнить роль сосуда. Принять семя Федора, чтобы оно поместилось там, где взойдет и созреет. Она не себя ему принесла в постель, не свою любовь — любовь ему приносит Мария. Не для того она лежит сейчас в ожидании, чтобы возбудить в нем страсть. Она только для…
Порыв ветра — и словно от этого порыва распахнулась дверь. Весь проем заполнил собой Федор. Он стоял, наклонив голову под низкой притолокой, в белых кальсонах, завязки болтались на щиколотках. Грудь его с темными в ночи волосами была нагой.
За окном потемнело, когда он шел по широким половицам к постели. Лиза слышала, как шлепают босые ноги.
Она глубоко вздохнула и отбросила одеяло.
— Заждалась меня, Мария? — хриплым голосом проговорил он. — Я приготовился по дороге. — Он усмехнулся и навалился на нее.
Она закрыла глаза от слепящего света молнии.
— Испугалась? — тихо засмеялся он, вжимаясь в ее бедра своими. — Это весть нам с тобой. Сам Господь орошает землю и все на ней.
Она раздвинула бедра, чувствуя влагу, как будто дождь уже прошел, умягчив и ее.
Быстрым и резким движением он соединился с ней. Удар… Удар грома. Потом еще удар — и снова грохот грома. Она открыла глаза и увидела в свете молнии его лицо. Сейчас…
Она выгнулась в ожидании благодатного дождя.
Он пролился.
И за окном тоже…
10
— Ах, это ты, Павел. Входи, давно не виделись.
Павел легко ступал по добела выскобленным деревянным половицам своими модными сапогами с острыми носками. Они были мягкой кожи, и в них заправлены бежевые лосины — последняя парижская мода. Его стройные бедра под полами сюртука, которые слегка расходились при ходьбе, играли, будто выставлялись напоказ, и привлекали к себе взгляд каждого, кто смотрел на Павла.
Однако, подумала Севастьяна, как смело. В Лальске он еще не видела никого в таких штанах.
— Садись. — Она указала на кресло, которое стояло возле столика из темной вишни, за которым хозяйка комнат обычно пила чай среди дня.
Павел бросил оценивающий взгляд на кресло, остерегаясь нанести урон своему наряду. Но он увидел, что обивка кресла, как и все, чем пользуется и чем окружает себя Севастьяна Буслаева, безупречна.