— Кто-о? — Севастьяна даже приподнялась на стуле, — это ты с Ксенофонтом себя равняешь? Ох, Господи, помилуй меня, царица небесная. Он же миллионщик и давным-давно! А ты? Кто же тебя надоумил-то на это дело?
— Ты думаешь, у меня у самого мозгов не хватит? Нет тут банка, сама знаешь. На тысячи верст окрест ни единого. Хоть до моря скачи. Для чего купцам ездить за тридевять земель? В тот же Слободской, к Анфилатову? Мне они деньги понесут. Мне.
— Ага, понесут. Как же! Держи карман шире! Если бы Федор говорил про банк, я бы еще послушала.
— Так денег-то я вложу столько же, сколько он может на банк кинуть! — Лицо Павла выражало такое безмятежное самодовольство, что Севастьяна поняла: нет никакого толка тратить слова.
— Сколько же ты мне положишь? — решила уточнить она: его расчеты.
— Мой человек сочтет, сколько надо, чтобы плата тебе дальнейшая шла нужными процентами.
— А если твой банк не задастся?
— Ох, Севастьяна. Сразу видно, пуганая ворона. Ученая.
— Ученая. Только не банковскому делу.
— Да знаю я, кто ты. Акушерству ты обучена.
— Именно, потому мне хорошо известно, что бросить семя — не родить. Так и банк твой. Он может не родиться, а если родиться, то не выжить. А дети в моем воспитательном доме уже рожденные. Не согласна я ни на какие твои проценты. Послушай, а разве ты не нарушаешь тем самым отцовскую волю?
— Ты что же, пожалуешься ему? Неужто в Елисеи собралась?
— Нет пока. Здесь побуду, а в рай — после того, как отписанные мне денежки потрачу.
— В общем, Севастьяна, согласия твоего мне не надо. — Павел пожал плечами. — Я тебе велю обдумать мои слова. Пока есть время.
— У тебя его ровно столько же, Павел. Полно. Вся твоя жизнь. — Она усмехнулась.
— Неужели и ты надеешься? Федор и тот свою мечту оставил.
— Он сам тебе признался? — насмешливо скривила тонкие губы Севастьяна.
— А зачем говорить, если он намерен отплыть от своей перины? — Губы Павла разъехались чуть не до ушей.
— Ну да, ты на его месте и дальше бы на ней валялся, — хмыкнула Севастьяна.
— Ну да. Валялся бы. Втроем.
— Ты совсем стал охальником.
— С чего взяла? — Павел сощурился. — Ты про кого подумала?
— А ты про кого говоришь?
— Про надежду, разумеется. — Он радостно захохотал. Потому что пересказывал сейчас чужие слова, услышанные в гостиной мадам Шер-Шальме. Не о Федоре, разумеется. О другом человеке, которого он знать не знает.
— Ох, похоже, обучение твое московское лишь в болтовне подмога.
— Не стану спорить. Риторика для меня не пустой звук.
— Ну ладно, поговорили — хватит. — Севастьяна склонила голову и поднесла к глазам часы, вынутые из кармана. Открыла крышечку с вензелем «С». Эти часы подарил ей Степан. Он сказал, что они от часовой мануфактуры великого философа Вольтера. Того самого, с кем царица Екатерина II состояла в переписке. А когда философ занялся этим делом, то она первой взяла у него часов на восемь тысяч рублей. Их ввезли в Россию, и Степан говорил, что подаренные часики из тех самых. — Мне тоже пора заняться риторикой.
— Правда? Ты и в ней хороша? — В его интонации слышался намек, который можно было истолковать двояко. Но Севастьяна пропустила мимо ушей. Все это время она лихорадочно искала ответ на вопрос — кто вложил в голову Павла то, что он сейчас ей объявил? Поди ж ты! Павел и банк! Нет, не иначе кто-то ведет его, причем к верной погибели.
— Ты надолго к нам из Москвы пожаловал? — спросила она.
— Поглядим, — уклончиво бросил Павел.
— Это с кем же вместе намерен глядеть-разглядывать! — словно невзначай, уцепившись за слово, спросила она, вернувшись к окну, не желая блеском глаз выдать жадного интереса. — Не один, что ли, приехал? — настаивала она на ответе. Услышать бы только имя, тогда…
— Я-то? Нет, не один. Мы с Анисимом приехали в Лальск.
— С Анисимом? С двоюродным братцем? Что-то я его не видала, а? — Севастьяна повернула к Павлу лицо, и он спросил ее тотчас:
— А чего ты так радуешься? — Он подозрительно взглянул на нее. — Или я чего-то не знаю?
— Не ко мне вопрос. Его спроси, если он твой друг, но вряд ли что интересное услышишь.
Она щелчком закрыла крышку часов.
— Ладно, я пошел, — сказал Павел, оправляя полу сюртука.
— Щеголем смотришь, — подпустила меду Севастьяна.
— Все из Парижа. В канун отъезда привезли. — Он вытянул руку в ее сторону. — Пощупай. Мягкая выделка. Разрешаю.
Она потерла между пальцами ткань на запястье.