— А-а, портмоне… — Немец протянул Ильгуже бумажник, из которого выпало несколько красноармейских звездочек.
— Это тоже трофей?
Немец закивал головой и, будто радуясь чему-то, охотно подтвердил:
— Я, я, трофей.
— Вот тебе еще трофей, фреттер-меттер! — Ильгужа двинул его по скуле.
Фриц оказался крепок. Закачался, словно ванька-встанька, а все же устоял. Ильгужа снова замахнулся, но Колесников схватил его за руку.
— Брось!
— А чего с ним цацкаться! Смотри, сколько наших людей загубил. Может, и капитана Хомерики как раз-то он убил.
— Так ты уведи его к обрыву и… — Дрожжак выставил палец вперед и щелкнул языком.
Когда ребята поняли, что зря это они столько мешкали на самом шоссе, было уже поздно. Впереди зашумели мотоциклы. Колесников приказал отступать к ущелью. А пленные немцы между тем, будто козы, вприпрыжку побежали в ту сторону, где стрекотали моторы. Теперь раздумывать не было смысла — кто-то скосил «бегунов» меткой автоматной очередью.
Сзади тоже послышался шум. Оглянулись, увидели три крытых брезентом грузовика.
— Муртазин! Встречай со своей группой тех, что на машине. А вы, — обратился Колесников к остальным, — за мной!
На грузовиках оказались солдаты. Они спрыгнули вниз и рассыпались по обе стороны шоссе. Начали устанавливать пулеметы и ротные минометы.
«Дело принимает опасный оборот, — подумал Колесников, оценив обстановку. — У них слишком явный перевес. Придется рискнуть, уйти в ущелье, в заросли… На дороге нам не отбиться».
— В ущелье! Под обрыв! — крикнул он во всю мощь.
Тем временем подоспели еще три машины с солдатами и минометами.
— Неужели Муртазин не заметил сигнала? Вася! Передай ему, пусть отступает в ущелье.
— Есть!
Вася побежал вдоль канавы к Муртазину, но на половине пути его настигла вражеская пуля. Отбросив автомат далеко в сторону, парень с Арбата упал на лужайку.
— Вася! — с надрывом закричал Ишутин и, не пригибаясь, напрямик помчался к нему.
Немцы открыли огонь по смельчаку изо всех автоматов и пулеметов. Но Ишутин был словно заговорен от пуль — даже не оглянулся. Подхватил Скоропадова на руки и потащил в котловину, которую приметил еще на бегу. Прошел он с ношей своей самое большее пятьдесят — шестьдесят шагов, и времени это заняло всего-то две минуты, однако Ишутину показалось, что каждая минута тянулась, как долгая-долгая жизнь.
— Потерпи, Вася, потерпи. Сейчас…
И вот наконец они вне опасности — в котловине. Пули с пронзительным визгом пролетают над головой, но сюда не достают. Можно перевязать рану. Петр вытащил из кармана пакет.
— Терпи, терпи, Васенька, сейчас перевяжу и понесу я тебя в ущелье.
— Ущелье? Опять ущелье? — Скоропадов с улыбкой глянул на Петю. — А-а Колизей так и не пришлось посмотреть…
Вася застонал и опустил голову на грудь, потом опять судорожно приподнялся, уставил уже подернутые туманом голубые глаза на высокое, чистое небо и прошептал:
— Мама!..
Что он хотел сказать? Может, просил прощения у матери за огорчения, которые доставил ей когда-то детскими своими шалостями и капризами, а может, с болью спрашивал у нее: «Мама, неужели для того, чтоб погиб я на чужой земле от вражеской пули, ты и родила меня на свет в тяжких муках?..»
— Ва-а-ся!..
— Петр! Окружают. Беги под обрыв! — крикнул ему Колесников.
Долго еще немцы обстреливали ущелье из минометов. Партизаны укромными тропками, обойдя с севера виллу адвоката Альдо Форбучини, стали собираться в каштановой роще на склоне холма. Все были злые, хмурые. Трое не пришли: Вася Скоропадов, Толя Демьяненко и Курениy.
Когда стемнело, Леонид отправил Ишутина и Дрожжака на поиски пропавших бойцов.
— Зря мы пошли за той бабой, — проворчал Сажин, зарывая в золу картошку. — Из-за десятка коров и двух машин с птицей… Жалко ребят… Эх!..
— Может, и так, — процедил сквозь зубы Леонид, подкинув на ладони жаркий уголек. — Но и не пойти нельзя было. Итальянцы ждали защиты, надеялись, что мы заступимся за них. А если б не пошли?.. Сколько раз они нас выручали, да и вообще без их помощи нам бы двух дней не продержаться.
— И то верно.
В полночь возвратились Ишутин и Дрожжак.
— Все трое лежат на шоссе у въезда в деревню. Близко не подойдешь, немцы выставили пост, чуть что — стреляют.
«Все трое… Значит, Демьяненко и Куренин тоже погибли…» У Леонида было такое чувство, будто кто-то зазубрившимся ножом кромсает ему сердце.
Демьяненко… Удивительно милый был человек. В нем как-то удачно сочетались вспыльчивость и горячность Дрожжака с жизнерадостной лихостью Ишутина. Бывало, разозлится, раскричится и вдруг остынет, протянет сигарету, дружелюбно поднесет спичку, сам закурит и давай рассказывать уморительные побасенки. Когда надо было идти на дело, Демьяненко всегда вызывался одним из первых.