Час спустя они вернулись на площадь перед мечетью и роздали свой обед арабам. Щедрые солдаты из далекой России вдруг предстали в их глазах святыми людьми, добрыми, будто ангелы.
…Первые три дня, хоть было душно и жарко, прошли незаметно. На четвертый все стало приедаться, на пятый осточертело, а на шестой день разозлились даже самые покладистые.
— Чего тянут? Зачем так долго держат нас тут?
— Это они нарочно…
— Да нет, не нарочно, пожалуй.
— А я говорю, нарочно!..
Ничего удивительного нет в том, что солдатам, почти два года не видавшим родного дома, родной земли, эта неделя показалась долгой, будто целый месяц. Кроме того, когда в Неаполе погружались на корабль, все рассчитывали на самое скорое возвращение в Россию. И вдобавок — пятидесятиградусная жара…
Леонид взял с собой Таращенку с Логуновым, разыскал начальство и попытался выяснить причину столь продолжительной задержки. Но вразумительного ответа так и не удалось добиться.
Американцы были вежливы, радушно улыбались и в один голос говорили:
— Иван, френд, не спеши. Придет время, ни дня не задержим.
В самом деле, какой им расчет кормить и поить тут такую ораву? Значит, есть основательная причина для задержки. Но какая? Дознаться до этого никто не смог…
— Единственный выход — ждать, — сделал Логунов глубокомысленное заключение.
— А куда денешься?
— Не долетишь. Далеко.
— А птицы-то вот летят, не устают.
— А ведь и впрямь наши птицы на зиму прилетают сюда, в Африку.
— Но строить гнездо и выводить птенцов все равно возвращаются в наши края.
— Неужели и птицы понимают, что такое родина?
— Инстинкт!
— Может, и у нас только инстинкт?
— У кого инстинкт, а у кого любовь!
— Ну и голова у тебя, Сережа!
— А ты, Петя, только и умеешь, что кулаком своим гордиться.
— На свете и кулак необходим, Сереженька…
— Опять сцепились, — проворчал сердито Дрожжак. — Как начинается день, так принимаются спорить. Чем попусту языком молоть, давайте лучше в карты сыграем.
— Тоже дело нашел, — усмехнулся Логунов. — Пошли в город.
— На мечети, что ли, глазеть? Спасибо. Посмотрел, и будет. Я не басурманин, чтоб каждый день таскаться туда, — сказал Сажин, махнув рукой.
— Может, приглядишь себе египтянку помоложе и в Каире останешься…
Ну да, разве пропустит Таращенко случай поддеть человека! А шутки до Ивана Семеновича туго доходят.
— За кого ты меня считаешь? Ни на какую девчонку я не променяю…
А ребята подхватили хором:
— Свою…
— Золотую…
— Аннушку!
Разобиделся Иван Семенович, но тут подошел Леонид и сказал:
— Друзья! Давайте снимемся все вместе на карточку у подножья пирамиды.
Первым оценил и одобрил его идею Сережа Логунов:
— Пирамиды и советские солдаты… Прошлое и будущее человечества!..
В тот же день вечером, когда ртутный столбик пополз на несколько делений вниз, вышел наконец в далекий путь караван «студебеккеров». В сумрачной дымке растаяли сфинксы и пирамиды. Будто во сне приснились…
8
Им все еще не удалось установить, куда катит этот «эшелон смерти». Маленькие оконца у самого потолка были наглухо заперты. Не только духота, пот человеческий, навоз, оставшийся в вагоне еще с тех времен, когда в нем перевозили скот, но и вот эта неопределенность вымотали тело и душу. Да и кормили хуже некуда: один раз в день давали мутную водицу, в которой плавала картофельная шелуха и хвостик мороженой свеклы. Ни прогулки тебе, ни света дневного. А среди них есть и такие, что легли и не подымаются. Кто-то попытался оторвать половицу. Но чем? Пальцами, что ли?
Надоело Таращенко смотреть, как в этом зловонии задыхаются его товарищи, и, когда состав остановился (видимо, прибыли на какую-то станцию), он во всю силу замолотил кулаками по дверям:
— Откройте! Откройте! Откройте!!!
Вскоре дверь подалась чуть в сторону, и в образовавшуюся щель вместе со светом солнца глянуло черное дуло автомата.
— Кто там бунтует?
— Откройте двери! Дышать нечем! — Антон просунулся вперед и жадно глотнул свежего воздуха. — Душно. Понимаешь, черт рыжий? Душно!
— Молшать!
Противно заскрежетали ролики, но Антон успел вставить в оставшуюся щель ногу.
— Эй, солдат! — Он постукал пальцем по запястью. — Который час? Цайт?