— О, цайт, время. Два.
— Данке. Айн момент. А… число? Дата?
— О, датум? Десятое июня.
— Данке. Айн момент. А… куда мы едем?
— Куда? Прямо в рай, — заржал немец, оскалив зубы, и закрыл дверь.
Кто-то упрекнул Антона за его выходку.
— Не надо. Вдруг стрелять начнет…
— Не может он стрелять, здесь людей полно ходит. А вагон хоть малость, да проветрили.
— Люди, говоришь, ходят… А что им бог, что им черт.
Иван Семенович ударился в философию:
— Уж на что хищный зверь волк, однако и он только в двух случаях бросается на другую живность — или когда голоден, или когда на него нападут… А люди…
— А ты что, фашистов за людей считаешь? — сказал Петр, подсаживаясь к нему. — Выверни-ка карманы свои, может, где в складках наскребем на закрутку. Говорят же, у богатея в пустом сусеке подметешь, кадушку муки нагребешь, а ты у нас запасливый хозяин.
Петя сложил ладошки совком, Иван Семенович начал выворачивать карманы, Леонид погрузился в думу.
Человек… Люди… Друг ради друга без оглядки жертвуют жизнью и… причиняют друг другу жестокие страдания. Казалось бы, с развитием цивилизации и человек должен становиться чище, совершеннее, а по сути из года в год совершенствуются только орудия истребления. Копье, лук, винтовка, пулемет, танк, бомбардировщики… Вперед ли движется человечество или?.. Без сомнения, вперед. Особенно бурно развиваются наука и техника. Но что касается самого человека… Трудно сказать. Он скорее напоминает путника, наугад бредущего по незнакомой тропе: то скачками рванется вперед, то остановится, словно бы засомневавшись в правильности выбранного пути, а то вдруг свернет и назад потащится… Нет, не так. Все: и техника, и наука, и душевный мир человека — самым тесным образом связано с развитием общества.
Да, все дело в социальном устройстве общества. Оно-то движется не по прямой, то там, то тут делает зигзаги… Но все равно жизнь идет вперед, и настанет такой цень, когда не только орудия массового убийства, а и любое оружие будет выброшено на свалку. Перекуем мечи на орала.
Это изречение еще в далеком детстве не раз приходилось слышать ему. Так и есть — зигзагами, но вперед!
Сережа Логунов, словно бы угадав мысли Леонида, ни с того ни с сего вдруг вскочил на ноги и громко, во весь голос, крикнул:
— Хлопцы, а какой строй будет после войны в Германии, а?
— Во-оды… — застонал в углу кто-то из больных, разбуженный, видимо, криком Сережи. — Хоть бы капельку… Все пересохло, огнем горит…
В вагоне не было ни полкапельки воды. Антон опять заколотил в двери. Опять на него зловеще уставилось черное дуло автомата.
— Вас ист дас?
— Воды! Вассер!
— Найн! Нет.
— Человек умирает. Понимаешь, рыжий черт? Человек умирает.
— Во-оды…
— Наин.
Антон тем часом увидел двух железнодорожных рабочих, проходивших мимо с большими гаечными ключами в руках.
— Воды! Воды! — закричал он им. — Человек умирает!
Рабочие обернулись на его крик. Один из них, тот, что был поподжарее и повыше, перемазанный с макушки до пят машинным маслом, удивленно вытаращился:
— Матка боска! Это же русские!
Не только Таращенко, но и Леонид расслышал это восклицание и сразу же понял, что это поляки. В Оринске, по соседству с ним, жила польская семья. Стало быть, они в Польше. Леонид метнулся к дверям.
— Товарищ… Пан… У нас тут больные. Пожалуйста, принесите воды, — проговорил он голосом, берущим за душу.
Высокий и худой поляк подошел поближе. Часовой оскалился на него:
— Цурюк!
Поляк что-то шепнул ему на ухо. Часовой, довольный, заржал. Поляк вытащил из сумки бутылку с водой, протянул Леониду.
— Прошу, пане.
— Спасибо, пан, — поблагодарил Леонид, бережно принимая бутылку, словно в ней была не вода, а эликсир жизни, и мгновенным, едва уловимым жестом указал поляку на тяжелый, длинный ключ в его руке. Тот сообразил, о чем речь. Осталось только улучить момент, когда часовой отвернется, и… (Но рыжий черт глаз с дверей не сводит!) Второй поляк, то ли догадавшись, что замышляет его товарищ, то ли и вправду не имея спичек, с сигареткой в руках шагнул к немцу:
— Битте, фойер!
— Битте! — Немец полез в карман за зажигалкой, и в ту же секунду тяжелый длинный ключ из рук поляка перекочевал к Леониду.
У него было такое чувство, будто его насквозь пронзило током, — словно бы железнодорожники передали ему не простой гаечный ключ, а вручили ключ к свободе…
Дверь опять задвинулась с диким скрежетом, и Таращенко проворно выхватил ключ из рук Леонида.