- Правда? Спроси у него при встрече, - улыбается Шаул, и Айслинн втыкает меч в грудь Тьери. Вернее погружает лезвие внутрь тела, когда-то ему принадлежавшего. Меч проходит насквозь, Айслинн почти до половины вгоняет его в тело Тьери. Слезы текут у нее из глаз, смывая брызнувшую на ее лицо кровь.
Вынув меч, Айслинн отбрасывает его. Искры вокруг Шаула вдруг бледнеют и гаснут.
Шаул разворачивается к Ливии, брызги крови пачкают лицо Артема. А вместе с кровью жидкое золото бьет из его раны чистым, прекрасным потоком.
- Ты, правда, думала, что я не побеждаю в любом случае? Что я не забавлялся, глядя на вас? - спрашивает Шаул, его обескровленные губы трогает смешливая, мальчишеская улыбка. - Вот теперь я хочу покоя.
А потом тело Тьери падает. Вытекшее из него золото растворяется, исчезает, как нестабильный элемент, неспособный существовать в естественной среде.
И Артем чувствует, как волны магии начинают таять, возвращаются внутрь своих хозяев. Он не ощущает никакой усталости, только радость победы, да еще немного саднит шрам. Все закончилось, безжизненное тело Тьери и безжизненная душа Шаула перед ними.
Теперь они могут вздохнуть с облегчением. Все, наконец, свободны. Ошибки исправлены, долги розданы, а жизнь продолжается. Артем готов прыгать от счастья, но когда он смотрит на Ливию, то видит, как она бледна. А потом видит, как бледны все, все остальные. Артем ничего необычного не чувствует, даже легкой слабости.
А они страшно, смертно бледны.
Глава 25
Полуденное солнце проплывало по синему небу над Раду. Скоро начнется июль, и нужно будет скашивать созревшую пшеницу, но делать это совершенно некому.
Ведь мама умерла на рассвете, папа умер на закате, тетка умерла за два часа до того, как взошла луна, брат умер под полной луной, сестра под убывающей, а под прибывающей умер дед. Еще одна тетка умерла прямо в каса-маре, и Раду забыл уже, сколько было времени, потому что очень испугался - она казалась почти здоровой.
Да, а последней умерла бабушка. Раду был рядом с ней, когда все случилось, но она больше не узнавала его. Она кричала о своих мужчинах, о прижитых от них детях, кричала, что много лгала, будучи молодой. Раду рыдал думая, что, наверное, уже спрашивают с нее в том мире, не зная, что в ней еще теплится жизнь.
Но страшно больше не было, просто жалко, что он уже больше никогда не услышит голоса бабушки, не почувствует ее ласковых рук. Что его добрая бабушка кричит в таком отчаянии, а Раду ничем не может ей помочь.
И никого не осталось, кроме последыша Раду. Маму, к примеру, еще похоронили, но некому было уже хранить отца и бабушку. Раду носил бабушке отвар из трав, но знал - ничего не поможет. Дети соседних домов, такие же, как он, плакали, обнимая своих родителей, а наутро не просыпались. Раду просыпался. Он не задыхался от кашля, не падал от слабости, не бредил в постели, не кричал, как болит его голова или сердце, не страдал от гнойных нарывов. Раду был здоров и смотрел, как погибал его мир. Сначала людей сжигали, а потом некому стало их сжигать.
В доме Раду были еще братья и сестры, которых некому было вытащить, ведь Раду было только восемь лет, у него не хватало сил. Раду обнимал бабушку, ее нечистое тело, распространяющее дурную болезнь, и плакал, пока не уснул.
На следующее утро он понял, что деревня пуста. В первые дни Раду обезумел, стараясь не думать об этом. Он все так же ходил в поле, брал с собой соседскую дочь, завернутую в пеленки за которой ему наказали следить. Он никогда не смотрел в ее раздувшееся, жуткое личико, представляя, что все идет как прежде.
Однажды ночью, проснувшись от запаха разложения, он будто отрезвел, поняв, что все закончилось по-настоящему. Его семьи больше нет, его деревни больше нет, его мира больше нет. Раду не хватило сил вытащить то, что осталось от его семьи на улицу, и он ушел жить на другой конец деревни, в дом одинокого старого Мирчи. Его труп, ставший приютом и пищей для мышей, Раду за ногу привязал к его старой кляче и ударил ее, что было сил. Кляча понеслась, вытащив старого Мирчу во двор. На прощание старый Мирча оставил за собой влажный, пахнущий гнилью след. Раду убрался в его доме и стал жить там вместо него, укрываясь от дождей. Он ставил силки на птиц и обрабатывал столько земли, сколько мог и так, как мог.
Куда ему было идти? Нигде бы его не приняли, он дурен и заразен. Раду тоже был мертвец. Где-то там в его доме ничего не оставалось от его семьи, а Раду больше всего боялся, что из лесу придут звери. Ночью они вправду приходили, и Раду брал железный серп, запирал на засов дверь и сидел в углу, едва дыша и слушая звериные голоса.