Но ко всему Раду привык, все ко всему привыкают. И вот прошло две недели, и он лежал, греясь на солнце и чувствуя приятный, теплый запах почти созревших колосьев. Он охранял поля от одичавших коз и лошадей, но сейчас задремал, обняв серп.
Его разбудила чья-то тень, заслонившая солнце.
- Раду, - позвали его. И Раду подумал, что вот она его смерть, ничего она про него не забыла. Открыв глаза, он увидел красивого старика непохожего на людей его народа. Он был в черном, и Раду смотрел на него во все глаза. Наверное, он был Чумой.
- Пожалуйста, - сказал Раду. - Не мучай меня, как бабушку. Зачем ты так поступил с моими родными?
- Я не смерть, Раду, - сказал старик. Он плохо говорил на его языке, и Раду с трудом разбирал его говор. - Меня зовут Тьери, и я пришел забрать тебя.
- Здесь моя семья, - сказал Раду. - И моя земля. Я здесь родился и умру.
- Я хочу быть твоей семьей, мальчик, - сказал Тьери. Он присел на корточки рядом с Раду. - Мне жаль того, что ты потерял. Но что ты будешь делать в холода, как переживешь зиму?
- Зарежу остатки скота и сделаю запасы. У тетки Маланы была бочка соли, я засолю мясо.
Тьери улыбнулся, протянул руку и погладил Раду по голове. Впервые за несколько недель к Раду прикоснулись, и он одновременно испугался и был благодарен.
- Ты сметливый мальчик. Я хочу, чтобы ты был мне сыном. Ты ведь никому теперь не сын, а я всегда мечтал о таком наследнике.
- Правда? - спросил Раду недоверчиво. И не было у Раду никого ближе этого старика, пришедшего к нему в поле за чумной деревней. А раз не было никого ближе, то кому еще быть для Раду отцом.
Когда Тьери протянул ему руку, Раду крепко ухватился за нее, отбросив серп.
***
Габи чувствует, что магия уходит из нее. Она слабеет, в голове становится пусто и легко, как от голода. Габи не знает, насколько еще хватит ее сил: на час, на день, на неделю.
Наверное, Шаул давал им запас магии, которая и поддерживала в них жизнь. Теперь некому пополнять этот запас, и Габи чувствует себя игрушкой, у которой кончается завод.
Так все и закончится. Для нее, не для мира. Когда ей было пятнадцать, давным-давно, восемьсот лет назад, Габи представляла себе конец времен. И не было там никакой Чумы, Войны, никакого Голода или Смерти. Только люди, ставшие, наконец, свободными. Если уж Великий Год и завершится, то это будет счастьем, а не трагедией. И уж точно не уловкой безумного духа. Они чуть не натворили таких страшных вещей от страха и отчаяния, а Шаул забавлялся, глядя на них.
Они с Раду и Кристанией сидят на поле в окружении коров. Габи чувствует слабость руки Раду и видит мертвенную больше обычного бледность Кристании.
- На что употребим наше последнее время? - спрашивает Габи. - Предложения? Просьбы? Идеи?
- Я хочу успеть, - говорит Кристания. - Добраться домой и увидеть Адама.
- Я хочу сходить в зоопарк, - говорит Раду.
- Я хочу устроить какое-нибудь Шоу, пусть даже не особенно Великое.
- Если успеем, - говорит Раду. - Теоретически можем совместить. Кристания возьмет Адама, пойдем в зоопарк, а там и шокируешь благодарных зрителей чем-нибудь особенным.
- Иллюзией вырвавшихся из клетки львов, - рассуждает Габи. - Которые ставят "Лысую Певицу" Ионеско. Наша жизнь, как и мой театр, абсурдна, смешна, ничтожна и несчастна.
- Это же неправда, - говорит Раду.
- Это цитата.
Они смеются, и Габи чувствует, как слабость очередной волной накатывает на нее. А ведь им еще добираться до Будапешта.
- Я люблю вас, - говорит она. Нет, оказывается, все это не очень страшно. У нее были сотни прекрасных лет, да и хватит с нее по большому счету.
- Я люблю вас, - повторяет Раду. И Кристания, подумав, говорит то же самое, хотя и чуть менее сентиментально. Прислонившись головой к Кристании и взяв за руку Раду, Габи чувствует тепло, от которого отступает даже слабость.
Ничего не будет болеть, а жизнь она прожила прекрасную. Могла ли она мечтать, гуляя когда-то по лесу, что проживет такую удивительную жизнь?
Габи целует Раду, чувствуя, как холодны у него губы. Он обнимает ее, прижимает к себе, и ей хочется заплакать вовсе не от страха и даже не от грусти, а от нежности к нему. Габи трется носом о кончик его носа, и он гладит ее по голове, будто успокаивая, но на самом деле просто лаская.