- Не переживай, это приятные дела. Я всегда мечтал, чтобы кто-то узнал о том, что я создаю!
Франц замолкает, и Артем тоже ничего не говорит. И все же Францу хорошо рядом с ним, вовсе не неловко.
- Я думаю, - добавляет Франц после паузы. - Я все совершенно правильно сделал. Был бы у меня шанс, я бы снова так поступил.
- Как?
- Как благородный человек, не эгоистичный и не злой. Думаю, это был экзамен для нас от Шаула. Если результат для него был равноценен. И я рад, что мы с тобой познакомились.
Артем сглатывает, и Франц думает, только бы он не зарыдал, а то Франц тоже того и гляди. Не оттого, что ему страшно или плохо. Просто грустно, когда что-то заканчивается. Скоро пойдут титры, придется покинуть зал, а денег на следующий сеанс у Франца уже нет. Впрочем, он пересмотрел все фильмы, которые только мог, купив бесконечное множество билетов.
Ведь все могло закончиться и гораздо раньше. Лучше тихо и спокойно, завершив свои дела, умереть без боли в сто двадцать девять лет, чем в двадцать пять задохнуться от крови.
- Кристания мне вот телефон дала, - говорит Артем. - Ты бы ей позвонил.
- А если она трубку бросит?
А потом Франц и Артем одновременно говорят:
- Да какая теперь разница.
Только Франц смеется, а Артем нет.
- Не переживай, - говорит ему Франц. - Мы ведь точно знаем, что есть призраки, правда? Значит, после смерти мы не исчезаем навсегда. Если я стану призраком, то свяжусь с тобой обязательно.
- Пароль? - спрашивает Артем.
- Я непременно запутаюсь в шторах, потому что даже призраком буду неудачником, это и станет паролем. А вообще ты знаешь, я, может быть, успею изобрести какое-нибудь лекарство от этого. Поддерживающее остатки магии, понимаешь? Так что все может быть, давай не отчаиваться с тобой.
Артем улыбается, понимая, наверное, что вовсе это не правда. Но Франц действительно попытается.
Едва успев записать телефон Кристании, Франц слышит голос Гуннара.
- Пойдем, времени у нас не так много.
Гуннар не теряет присущего ему самообладания и в этой ситуации.
- До свиданья, Артем, - говорит Гуннар, и, кажется эта элементарная вежливость - то самое теплое, на что Гуннар способен и чем ему хочется поделиться. Впрочем, слова "до свиданья" в контексте ситуации звучат не лучшим образом. Гуннар выходит первым, Франц его нагоняет, обняв Артема напоследок. Пока они идут по мосту, с неба падает снежок, первый и мягкий. Хорошо, что они застали снег. Франц вот всегда любил зиму. Зимой мир становится очень красивым.
- Мы с тобой успеем закончить дела, как думаешь?
- Не знаю, сколько у нас осталось времени, Франц. Мы сделаем все, что в наших силах. Этого достаточно, - говорит Гуннар.
- Тебе жалко нас с тобой? - спрашивает Франц неожиданно для себя самого.
Гуннар вдруг смотрит на Франца, потом улыбается ему уголком губ и приобнимает за плечо.
- Мы с тобой не поддались эмоциям, не поддались страху и поступили разумно. Почему мне должно быть жалко свободных людей так достойно проживших свою жизнь?
Даже сейчас Гуннар не хочет упомянуть, что это Франц отговорил его поддаваться эмоциям, страху и поступать неразумно. Снег кружится у них над головами, и его мягкие островки уже обосновались на земле. Франц надеется, что в Берлине тоже начинается сейчас зима.
***
Айслинн было всего одиннадцать, когда мать сказала, что больше не станет кормить ее просто так. Айслинн и подумать не могла о том, чтобы сказать, что не выбирала рождаться в этот мир, что не виновата в слабости матери. Она могла удавить Айслинн, и всем было бы лучше.
Айслинн думала об этом, слова проносились в ее голове, но не произносились вслух. Айслинн уже давно торговала собранными в лесу ягодами, подметала чужие лавки, получая свои жалкие деньги. Но мать, конечно, говорила не об этом.
Мать хотела, чтобы Айслинн стала той же, кто и она. И Айслинн стала, потому что не было у нее никакого другого выбора. И мысли не было, что может быть как-то по-другому.
Они жили у моря, множество кораблей приходило в порт, и множество мужчин искало удовольствий в их городе - заработок всегда был хороший. Мать, не задумываясь, отдавала ее в руки каждому, кто просил. Айслинн никогда не запоминала их лиц, голосов, пальцев.
Если бы ее попросили вспомнить хоть одного из бесконечных мужчин через чьи объятия она прошла, Айслинн бы не смогла. У них не было имен, не было тел, не было душ. Они ничего не значили, по крайней мере, Айслинн убедила себя в этом. Ей было абсолютно все равно, что с ней делали. Даже когда ее таскали за волосы, даже когда ее били, Айслинн знала, что сумеет забыть и это.