- Честно скажу: для меня это внове - ложиться под нож за пролитие крови.
- Ты меня не слушаешь, да? Ну и не слушай.
Альбрехт откидывается назад, ложится. Его цветастая рубашка задирается, обнажая подвздошные косточки.
- Может, они вас в жертву этому божеству принесут. Как ты, думала об этом?
На языке у Габи вертится что-то обидное. Вроде того, что Альбрехт так и не понял, что значит Учитель, потому что его собственный был ублюдком, но Габи молчит.
- Не думала, - отвечает она через некоторое время. - И не собираюсь об этом думать. Быть такого не может.
Альбрехт привык не доверять никому, иногда даже себе самому. Сам себя обмануть можешь еще хуже, чем другие тебя обманут.
Габи некоторое время сидит спокойно, а потом вскакивает, выкрикивая финальную реплику:
- Учитесь видеть и думать! Учитесь бороться! Последнее слово будет за вами.
Габи замолкает вместе с актером, выдуманным ею, и на нее обрушивается шквал аплодисментов. Люди хлопают, они улыбаются, им нравится, и Габи чувствует себя абсолютно счастливой, обо всем на пару минут забыв. Она предельно обнажена перед этими незнакомыми людьми, они видят в ней самое личное, самое трепещущее, самое живое - ее фантазии. Для Габи нет ничего дороже моментов этой обнаженности, прямого контакта с их разумами, самого сладкого обмана.
Когда зрители требуют актеров на повторный поклон, она вызывает их в своем воображении, придумывая им улыбки, счастливые, как у нее самой.
Наконец, зрители начинают расходиться. Они с Альбрехтом сидят еще долго, около часа. Альбрехт молчит, и она молчит.
- Ты хотя бы боишься? - спрашивает он, когда от тишины готова разболеться голова.
- Немного.
- Бойся, дорогая. Помнишь золотое правило?
- Бей или беги. Ты же никогда ему не следуешь.
Альбрехт смеется, мурлычет:
- У меня другое. Улыбнись или солги.
В конце концов, Габи спрыгивает со сцены, берет перевозку. Прошло уже немало времени, все должны были разойтись. Альбрехт ведет ее под руку и, видимо, отчаявшись в чем-то убедить, снова молчит.
- Ты никогда не думал, что мы в каждый отдельный момент времени - более тупая версия нас в будущем? - говорит Габи. - Опыт постоянно накапливается, таким образом, мы никогда не сможем стать сложившимся проектом.
- Как пессимистично, - пожимает плечами Альбрехт.
- Но есть и хорошая новость: ты никогда не будешь тупее, чем в настоящий момент.
У черного входа их встречает Раду, на нем фиолетовая шуба, явно новая, но столь же безвкусная, как и предыдущая. Раду притягивает Габи к себе, утыкается носом ей в макушку и вручает маленький похоронный венок из белых лилий. Незаделанный в середине, он похож на головной убор, и Габи выпускает косы из-под ворота толстовки, надевает венок на голову.
- Он похоронный, Раду, - говорит она.
- Зато красивый, - пожимает плечами Раду. - В цветах это главное.
- У меня для тебя тоже кое-что есть, - Габи отдает Раду перевозку, и тот смеется зубасто и заразительно. Альбрехт чуть вскидывает бровь, но когда Раду поворачивается к нему, тут же улыбается самой очаровательной и приветливой улыбкой.
- О, Раду, как я рад тебя видеть! Ты даже не представляешь!
- Не представляю, - честно говорит Раду. - Но спасибо, малыш, это приятно. Как я выгляжу?
- Очень миленько, - говорит Альбрехт невообразимо нейтральным тоном. - Где взял?
- В магазине, - пожимает плечами Раду. - Попросил Кристанию взять шубу, пока я трахаю продавщицу.
- Надеюсь, она хотя бы была симпатичная, - говорит Габи.
- Мне понравилась. Или ты о шубе?
На лице у Альбрехта, как только Раду отворачивается, сразу же появляется выражение, означающее необыкновенно сложную словесную конструкцию: надеюсь, твой социально неадаптированный Учитель покинет Будапешт как можно скорее.
Габи смотрит на Альбрехта осуждающе, а потом говорит быстро:
- А где Кристания?
- Ждет в машине.
- А откуда у вас машина? - спрашивает Альбрехт.
- Малыш Альбрехт, ты задаешь мне вопросы, на которые я вынужден буду ответить так, что тебе это не понравится. Зачем?
- Разумеется, из чистого любопытства, Раду, безо всякой мысли позади.
- То есть, я не должен считать тебя провокатором?