- Здравствуй.
Одна из девушек, с длинными темными косами, смуглая и улыбчивая, прекращает свистеть и махает Францу, шепчет:
- Привет!
Глава 7
В самолете Айслинн листает какой-то глянцевый журнал и надирается вином. Калеб понимает, она боится. Боится и всеми силами старается отвлечься от того, что занимает ее мысли.
Отчасти Калеб рад терзающим ее страхам, но отчасти ему хочется как-то ей помочь.
Утихомирив как злорадство, так и милосердие, он смотрит в окно, глядя на то, как плывут мимо светлые облака. Надо же, некогда он думал, что здесь начинается рай.
Конечно, а самолеты и теперь падают иногда, оттого что в турбину попадают ангелы.
Но как же безумно красиво. Калеб любуется облаками, лучшими из произведений природы, легкими и нежными, щекочущими взгляд своими абстрактными формами.
Айслинн уговаривает четвертый бокал вина, но прежде, чем она громко потребует стюардессу, Калеб говорит:
- Дай угадаю, пытаешься утопить горе в вине?
- Заткнись, Калеб, - говорит Айслинн. - Не лучшее время меня злить. Мы двигаемся по направлению к дрянному румынскому курорту, и это не прибавляет мне радости.
Нос у нее раскраснелся, и это делает ее милой, как и нежный голос, которым она говорит. Обычно Айслинн не свойственно каким-либо образом демонстрировать свою уязвимость на людях. По крайней мере, Калеб видел такое лишь два раза. Сейчас и когда она вернулась в Хэйвенсгейт, не успев спасти Чэрити.
- Почему ты так боишься? - спрашивает Калеб.
- Почему ты такой непонятливый? - мурлычет она. - Неужели не понимаешь, что я не хочу об этом говорить?
Калеб замолкает, а Айслинн требует еще вина. Минут через пятнадцать, Айслинн разворачивает его к себе за воротник, едва не порвав ткань, шепчет ему на ухо:
- Мы совершили большую ошибку, Калеб. Наш Учитель удалился от нас, когда узнал, что мы наделали, пытаясь спасти его. Мы хотели спасти ему жизнь, и для этого понадобилось уничтожить его любовь к нам.
- А ваш Учитель... - начинает Калеб, еще не зная, как он закончит фразу, но Айслинн делает это за него.
- Мертв, - говорит она. - Наверняка, давным-давно мертв. Мы покупали для него жизнь, а не бессмертие. Наше бессмертие лишь побочный эффект. Но все было зря.
- Так ты не боишься?
Айслинн с минуту смотрит на него совершенно непонимающе. В ее зеленых глазах плещется хмельное недоумение, оттого взгляд кажется расфокусированным, как у сонной кошки.
- Не боюсь чего? - она пожимает плечами.
- Я думал, что ты надираешься здесь, потому что боишься умереть.
Айслинн пьяно вскидывает бровь, потом смеется. Она снова берет журнал, открывает его на странице с косметикой премиум класса, проводит пальцем по линии подводки на веке модели, продолжая смеяться.
- Калеб, Калеб, - говорит она задумчиво. - Ну, надо же. Жалкий мой, милый человечек.
Они прилетают в Констанцу спустя одиннадцать часов и четыре бутылки айсвайна. Калеб удивляется, как Айслинн вообще выбралась из самолета, пьяная вдрызг и на своих высоченных шпильках.
Нет ничего более унылого, чем курортные городки осенью и зимой. Холодное море, бьющееся в пустынные набережные и чайки, плачущие в оглушительной тишине. Редкие прохожие, запахнувшись в куртки, проходят, стараясь держаться подальше от злого, покинутого на зиму моря, никому не хочется быть облитым ледяной водой.
Никому, кроме Айслинн. Она идет прямо по прогулочной части набережной, и периодически водяная пыль осаживается на нее и на Калеба, идущего за ней. В своем кожаном черном платье и туфлях от Лабутена, Айслинн выглядит, как фетишистская шлюха, совершенно не подходящая ни этому пейзажу, ни этой стране. Свинцово-серое море с силой бьет по темным от влаги камням и отступает снова.
- И, дорогая? - спрашивает Калеб. - Что у нас впереди? Я уже успел полюбоваться очарованием Черного Моря и готов двигаться дальше.
Айслинн останавливается, облокачивается о поручни, едва не свешиваясь вниз. Волны бьются, как кровь в больном сердце, и Айслинн окатывает водой. Мокрая, как кошка, она довольно улыбается.
- Я взбодрилась, - говорит она. - А теперь мы поймаем машину.
Айслинн изымает у Калеба пальто, заворачивается в него, приобретая уютный и беззащитный вид. Продувающий до костей холод заползает Калебу под рубашку, и он говорит: