Габи так и не может задремать. В конце концов, когда они пересекают границу Венгрии и останавливаются на заправке, Габи выходит из автобуса, садится на остановке, закуривает и набирает номер Альбрехта.
- Привет, дорогая, - говорит он. - Как все прошло?
- Нормально, - говорит Габи. - Я возвращаюсь в Венгрию.
- Надолго? - голос у Альбрехта совершенно обычный, как и всегда кажется, будто настроение у него чуть приподнято.
- Не знаю пока. Просто решила тебе позвонить.
Габи почти ляпает что-то вроде: уезжай, Альбрехт, далеко отсюда уезжай, как можно дальше уезжай.
И не может, будто язык приклеился к небу.
- Я уже не злюсь, дорогая. Я немного злился, но решил перестать.
- Что? Да на что ты мог злиться?
Альбрехт фыркает, тянет:
- Вот, теперь я снова начинаю.
Габи видит, как водитель садится в автобус, она тушит сигарету и говорит быстро:
- Ну, я тебе потом перезвоню, когда снова перестанешь.
Снова заняв свое место, Габи опять не может заснуть, даже пригревшись рядом с Раду. Они приезжают в Будапешт к полудню, который ничем не отличается от семи утра - такое же лишенное света небо и моросящий дождь. От недосыпа Габи знобит, и Раду надевает на нее свою шубу, такую длинную, что она волочется за Габи по асфальту.
Дома без воинственного и, наверняка, неомарксистского пения Бодрийяра как-то пусто. Габи говорит:
- Я в ванную!
- Потрясающая скорость реакции, - говорит Кристания. - На этот раз ты победила.
Габи распускает косы, снимает одежду, бросает ее прямо на пол и встает под душ. Горячие струи бьют ей в спину, лаская и в то же время почти делая больно. Габи садится и принимается смотреть за течением воды к стоку.
Так проходит время, думает она. А однажды кто-нибудь берет и выключает воду.
До нее доносятся обрывки фраз Раду и Кристании. Она слышит Раду:
- Возьмем части их тел...
Еще слышит восторженный голос Кристании:
- Коктейль из зараженной крови?
И снова, после множества слов, заглушенных током воды, Раду говорит:
- Что-то вроде голема.
Наконец, разговор прерывается счастливым визгом Кристании. Она пищит, как девочка, которой подарили лучшую на свете игрушку, ту самую, о которой она мечтала всю жизнь.
Габи выключает воду, вылезает, пока не успела замерзнуть и заворачивается в полотенце. Когда она выходит, ее тут же окликает Кристания:
- Габи, у нас лучший на свете план!
- Правда, Кристания? - спрашивает Габи, силясь улыбнуться.
- Вскоре навестим работу нашей Кристании. Поможешь нам? - говорит Раду, он так же полон энтузиазма, как и Кристания.
- Да, - говорит Габи. - Разумеется. О чем вообще речь?
Габи идет в свою комнату, залезает под одеяло, чувствуя, как приятно тепло разливается внутри. Раду приходит минут через десять, садится на край кровати. Габи обхватывает его руку, прижимает к своей щеке, как дети прижимают игрушки. И, наконец, будто что-то у нее внутри развязывается, расходится. Габи засыпает, и последнее, что она слышит перед тем, как провалиться в черный, непроницаемый сон - голос Раду.
Он говорит:
- Прости меня, моя радость.
Но Габи не слушает его, думая под аккомпанемент дождя о том, кого же она возьмет с собой на ковчег.
Глава 10
Гуннар, кажется, и вовсе разговаривать разучился. Франц может хоть как-то выдержать это, пока они добираются обратно, но как только они оказываются в ночном Берлине, Франц говорит:
- Ну? Скажи уже хоть что-нибудь, Гуннар?
Франц никак не может поверить в то, что Шаул сказал правду. Звучит как бред, приходящий в температурных снах. Франц хочет, чтобы Гуннар подтвердил это, сказал, что все глупости, дурацкая шутка, а они приехали жить дальше ровно так, как раньше.
Но Гуннар молчит. Он ничего не говорит ни вслух, ни мысленно. Будто Гуннара рядом и вовсе нет. И Францу страшно хочется заорать ему: не бросай меня здесь! Не смей бросать меня сейчас! Поговори со мной! Я ведь не виноват в том, что когда-то наделал ты! Я не хочу отвечать за это!
Но Франц сдерживается, снова замолкает. Они берут такси, и приветливый водитель, турок, судя по акценту, говорит: