Габи наливает им обоим еще водки, на этот раз опрокидывает стопку, морщится.
- Что ты как баба сегодня, - говорит Иштван, порицая Габи за нерасторопность в употреблении выпивки.
- Печень, Иштван, ноет, - говорит Габи, глядя, как Кристания укладывает распухшую, больную печень в полость живота своего будущего творения. Сколько трупов
им придется разорить?
Раду и Кристания сшивают существо, и Габи думает, насколько же оно будет несчастным.
- Не обращай внимания, - говорит Иштван. - Все равно помрешь, какая тогда разница?
- Как ты глубоко сегодня мыслишь, братан, - говорит Габи. - Хороший ты человек. Я тебя уважаю.
- И я тебя уважаю, - отвечает Иштван. Габи почти проникается к нему симпатией.
К тому времени как Раду и Кристания жгут на алтаре отрезанный кусок чьей-то матки, собирая пепел, Иштван уже прилично пьян, а Габи читает ему произведение великого венгерского поэта:
- Когда душа
Во мраке мечется, шурша,
Как обезумевшая крыса, -
Ищи в тот миг
Любви спасительный тайник,
Где от себя возможно скрыться.
В огне любви
Сгорят злосчастия твои,
Все, что свербело и болело,
Но в том огне
С проклятой болью наравне,
Имей в виду, сгорит и тело.
- За душу взяло, - говорит Иштван, бьет себя рукой по груди, всхрапывает, а потом падает головой на стол.
- Иштван? - спрашивает Габи, но Иштван только повторяет звук, исторгнутый прежде. Габи поднимается, идет к секционной. Ее знатно шатает, хотя выпила она немного. Раду и Кристания мажут пеплом сожжённой матки, как символа жизни, губы и глаза своего творения. Он должен быть не жив и не мертв, как объясняли Раду и Кристания, а это значит и жив, и мертв. Оттого они творят его вместе. Для Кристании это единственный шанс поучаствовать в творении, пусть и не правильном, ведь никакое творение жизни, где задействована Кристания не может быть настоящим.
Когда Раду касается одного глаза существа, смазав его пеплом, Кристания тут же касается другого. Швы не исчезают, но существо вдруг перестает казаться вещью, покрытой кровью. Даже до того, как оно шевелится, в нем появляется что-то, отличающее бессознательного человека от мертвеца. А потом оно шевелится, сначала чуть подергиваясь, вдыхает воздух, как младенец, но прежде, чем оно издает крик, Раду взрезает серпом собственное горло, склоняется вниз, так что кровь льется в рот существу, которое тут же принимается жадно ее глотать. Будь это существо до конца живым, отравленная кровь Раду убила бы его, оно не смогло бы ее носить.
Сцедив всю свою ядовитую кровь, Раду проводит кончиками пальцев по своей ране, заращивая ее. Габи переводит взгляд на Кристанию и видит, что она плачет. Плачет от счастья, слезы падают вниз, смывают склизкую кровь с лица существа.
Раду подходит к Габи, и она машинально отшатывается от него, лишь спустя секунду осознав, что страшного жара больше нет.
- Все, - говорит Раду. - Вскоре болезнь созреет, и мы просто принесем его в жертву на водохранилище, а он отравит воду, если я все правильно рассчитал.
Иштван всхрапывает, а Габи вздыхает. Кристания вытирает существо салфетками, и Габи видит, что вовсе оно не чудовищное. Это просто человек, покрытый швами, сшитый из множества людей, ничего не понимающий человек.
Кристания одевает его в заранее принесенную одежду, продолжая плакать. Слезы из ее прозрачных глаз мешаются с кровью, которой она забрызгана.
- Адам, - говорит она. - Адам.
- Простите, - говорит вдруг Адам, будто окончательно придя в сознание. И Габи видит, что у него человеческие, разного цвета: зеленый и карий, глаза, человеческая манера кривить бледные губы и очень человеческая вежливость. - Где я, собственно говоря, нахожусь? Некоторое время назад я умер, поэтому ситуация для меня довольно загадочная. Можно ли предположить, что я в аду?
Габи открывает и закрывает рот как рыба. Когда они говорили, что существо, разносящее болезни, будет не живо и не мертво, она думала, что это будет страдающее, несчастное создание. Кристания, впрочем, явно не удивлена. Она вытирает слезы, говорит:
- Я все тебе объясню, Адам.
- Может, купить ему цилиндр и пенсне? - спрашивает Раду.
Глава 14
В новостях по немецкому каналу восторженная женщина средних лет со строгим пучком и бесцветной помадой, вещает: