- Извини, - говорит Франц тихонько.
И неожиданно Гуннар отвечает:
- Все в порядке. Ты, в конечном счете, не ошибался.
Разумеется, Гуннар ведь никогда не скажет "ты был прав". Он продолжает:
- Быть может, мы с тобой начали не с того, с чего стоило бы начать.
- А с чего нам стоило начать? - спрашивает Франц. Солнце застит ему взгляд, он снимает очки и трет глаза. Надев очки обратно, он видит свои брюки, мятые и запыленные. Видок у него, конечно, тот еще. Гуннар, впрочем, как и всегда выглядит аккуратно, будто собрался на похороны.
- С того, Франц, чтобы послать Шаула к черту, - рявкает Гуннар. Франц вздрагивает, издает какой-то невразумительный звук, средний между испуганным писком и неловким одобрением.
- Мне плевать на этих людей, - говорит Гуннар громко. Люди в автобусе, впрочем, не обращают на них никакого внимания. Женщины с покрытыми головами и мужчины в длинных свободных рубашках явно заняты собственными делами. Изредка на них с любопытством посматривают дети, но скорее это связано с их необычной для местных бледностью и иным языком.
- И на их мир, - говорит Гуннар. - Но оказаться в Богом забытой дыре из-за его убеждений или что там движет Шаулом, это слишком. Я не собираюсь этого делать.
Эта, безусловно, красноречивая, короткая и ясная речь, которую Франц слышит даже не сразу доходит до его сознания. Значит ли это, что Гуннар согласился с ним? Франц некоторое время потирает переносицу, в которую больно впивались очки, пока он спал.
- Можно ли это интерпретировать так, что ты передумал разрушать мир?
- Можно.
Франц снова молчит, потом спрашивает еще:
- А почему ты так резко передумал, Гуннар?
- Потому что захотел.
- Но не сразу. И почему ты не собираешься делать того, что сказал Шаул?
- Потому что не хочу.
Франц замолкает снова, автобус встряхивает на повороте, и Франц занят тем, что старается удержать свои очки. Наконец, он набирает в грудь побольше воздуха и говорит:
- Иными словами: ты отказываешься разрушать мир из-за того, что у тебя дурной характер?
- Заткнись, Франц, - отвечает Гуннар.
- Извини, - машинально говорит Франц и замолкает. А потом утыкается лбом в плечо Гуннара, обессиленно и счастливо. О том, что, может быть, это Франц склонил Гуннара к борьбе с Шаулом, а не службе ему, он старается даже не думать.
У Гуннара действительно очень дурной характер. С него станется и передумать.
Франц вдруг чувствует спокойствие. По крайней мере, они с Гуннаром вместе решат, что им делать и как жить дальше. Или не жить. Франц вдруг резко вспоминает о бунте, который устроил в лагере.
- Бойня будет вернее.
- Ты мне не помогаешь, Гуннар, - говорит Франц. А потом чувствует, как у него дрожат руки. Из-за него погибли люди, из-за него случилась трагедия. Один раз за сотню лет Франц не смог себя сдержать, и вот.
- Прекрати развешивать сопли, - говорит Гуннар. Они будто поменялись местами, теперь это Франц думает, а Гуннар говорит вслух. - Погибло гораздо меньше людей, чем, если бы все прошло так, как я задумал. И, кстати говоря, гораздо меньше людей, чем, если бы все шло своим чередом.
- Ты меня успокаиваешь? - спрашивает Франц.
- Просто, ради Бога, приведи себя в надлежащий вид, - говорит Гуннар. - Физически и морально.
Франц чувствует себя вялым и усталым, будто все возможные силы истратил на ругань с Гуннаром там, среди опустошенной земли и бараков для изможденных людей. Франц некоторое время сосредоточенно отряхивается, пытаясь стряхнуть вместе с песком и страшные воспоминания о лагере. Ведь и правда, не устрой там Франц зомби-апокалипсис из второсортных кинофильмов, все эти люди умерли бы от лишений и голода. Где они, кстати, сейчас?
Франц с подозрением смотрит на Гуннара, но тот только пожимает плечами, мысленно говорит:
- Я их не трогал, разве что стер воспоминания о нас. И заставил водителя отвезти нас до города, только и всего. Остальное - не мое дело. Наверное, добираются домой или продолжают мародерствовать.
Воинственная ненависть Гуннара к людям никогда не была понятна Францу. Может быть, дело было в простой бесчувственности, свойственной его Учителю, а может быть в чем-то большем.
Франц чувствует смутное, неприятное, бессмысленное волнение, заставляющее Гуннара скривиться, будто от зубной боли.