Молодым тогда был Москалев, подвижным, оборотистым, сегодня он завидовал самому себе той поры. Но что ушло, то ушло.
Здесь, в Чили, он часто вспоминал Амур, Зею, командира своего тогдашнего, капитан-лейтенанта Студеникина, жену Капитолину, которая никак не могла понять мужа и противилась его службе на флоте, считала, что было бы лучше, если б он работал прорабом на стройке или мастером на заводе автокранов — существовал такой заводик в городе Свободном, очень неплохой был, да непутевая горбачевская перестройка отправила его в никуда. Нет сейчас этого славного завода.
По островам зейским, по земляным лепешкам, украшавшим реку, по берегам высоким он развозил кунги — крытые брезентом автомобили, напичканные аппаратурой, предназначенные для наблюдения за противником… Чтобы события, происшедшие на Да-манском, печально известном дальневосточном острове, где погибли наши пограничники, не повторились… И они, надо отдать должное нашей армии, флоту, пограничникам, больше не повторились.
Москалев попытался уже здесь, в Чили, вспомнить, как же переводится на русский лад, либо расшифровывается слово "кунг", но так и не вспомнил. Может, "контрольная установка по наблюдению за границей"? Годится, нет? Или расшифровывается как-то еще?
Нет, он так и не вспомнил. Но словечко "кунг", очень похожее на заморское, почти китайское, в голове сидело прочно…
Что же касается Зиганшина и его ребят, то команде повезло очень. Команда под суд не попала, обрела газетную славу, и не только ее, ордена Красной Звезды получила, вот так — знай, в общем, наших! Для истории военно-морской песню о себе оставила — в духе рок-эн-ролла:
Особенно популярна была эта песня среди самого безалаберного, самого веселого народа — студентов. Правда, эти веселые люди не задумывались о том, что такое голод, не знали они о голоде почти ничего, как не знали и о войне, о том, что пришлось пережить русским людям, поскольку большая часть студентов родилась в то время, когда пламя фронтовое уже не полоскалось на нашей земле, не сжигало ее.
Позднее Москалев часто встречал одного парня из команды Зиганшина, фамилия его была, кажется, Федотов; парень учился в техникуме, ходил в роскошной куртке из хорошо выделанного хрома, к которой был привинчен орден Красной Звезды, зиганшинец не пожалел дорогую куртку, проткнул её шилом, сделал дырку для награды.
Выпивал он крепко, как помнил Москалев, потом, после техникума, парень этот куда-то исчез — наверное, уехал по распределению работать в каком-нибудь сибирском городке и растворился в нем. Обычная история.
Но все равно эпопею сержанта Зиганшина люди помнили долго, нет-нет, а в разговорах тема эта возникала вновь и вновь, — особенно в Приморье, в среде военных моряков (гражданские моряки, надо отдать должное, говорили тоже), люди гордились ребятами, тем, что те получили боевые ордена.
Хотя чего гордиться-то? Просто мужикам повезло, очень повезло, а вот повезет ли их коллеге Москалеву, томящемуся в чужой стране, кто знает? Кто ответит на этот вопрос?
Шло время. Боль потихоньку начала отпускать — что-то в его организме заживало, — само по себе заживало, без лекарств, криво, косо, как-то еще, красная пелена перестала появляться перед глазами, уже можно было потихоньку работать, держать в руках гаечный ключ и пассатижи.
Он не пропал, — охочему до работы, рукастому человеку всегда найдется дело, Геннадий отремонтировал ланчу Луису — вальяжному, рано поседевшему чилийцу, под жгучими лучами здешнего солнца седина его не то, чтобы выгорала, а превращалась в солому — яркую желтую солому, и Луис походил на европейца, какого-нибудь скандинава или вепса.
Лицо его всегда украшала добродушная улыбка, он, наверное, даже спал с улыбкой, и по нужде ходил с широкой, от уха до уха улыбкой, словно бы заранее поздравлял себя с тем, что успешно опорожнился.
Пока шел ремонт ланчи, Москалев на ней и жил. Капитанскую каюту он обшил деревом — тонкими, пахнущими смолой рейками, запах от них стоял какой-то северный, российский, рождающий тепло в груди, — ну будто бы он находился дома, у себя в Приморье, где много хвойных лесов.
Когда ланча была отремонтирована и наступила пора съезжать с нее, перемещаться на другую шхуну, он застрял на Луисовой "Ритте" — решил дня три-четыре отдохнуть, помассировать себе плечо, поразминать немного левую руку. Все-таки она действовала не так четко и покорно, как рука правая. Скорее всего, сросшиеся связки огрубели, ткань одеревенела.