Петр помолчал, обдумывая ответ. Затем начал свой рассказ:
- Моя мать двадцать четвертого года рождения. Следовательно, когда началась война, ей шел семнадцатый год. Она рассказывала, что, когда пришли немцы, начали набирать молодежь на работу в Германию. Нагрузили товарные вагоны рабсилой, и пошел состав на запад. В одном вагоне и девчата и парни. Везли их долго. Молодежь сначала стеснялась. В туалет ребята ходили в один угол, а девчата в другой. Потом хлопцы вырезали ножом в полу отверстие, и уже стали ходить в одно место, не стесняясь. Кормили баландой один раз в день. Кое-как эшелон дошел до Германии и там стали сортировать рабочий товар. Моя мать попала на сельхозработы к одному бауэру. Кто остался невостребованным, тому дорога была одна – в концлагерь, а дальше – в газовую камеру.
Петро достал пачку «Примы», закурил и продолжил:
- Работали они там от зари до зари. Часов по двенадцать - пятнадцать. Спали в бараке. Один барак женский, другой – мужской. Но молодость-то брала свое! В общем, приглянулась моя мать одному русскому, Тимофею. Стали они по ночам встречаться. И он её стал уговаривать сбежать от этого бауэра. Она отказалась, потому что была уже беременна мной. Этот Тимофей ушел в бега один. Вскоре был пойман и расстрелян на глазах у всех. Так что, ответил я на твой вопрос? Не от немца я – от русского.
- А что было дальше? Слышал, что ты много бродяжничал, в колонии сидел.
- Было, все было… - он затянулся своей «Примой», и глаза его стали стеклянными от слез. – Когда Красная Армия пришла в Германию, то бауэр их всех разогнал и моя мать со мной, маленьким, стала двигаться навстречу фронту. Чтобы выжить, как она рассказывала, собирала на мусорках и в помоях остатки пищи, картофельные шкурки. Пару раз попадала под артобстрел. Мы могли погибнуть, но смерть прошла мимо.
Уже возле фронта мать вместе со мной пряталась в одном сарае. Когда началась бомбежка, она залезла в погреб. Взорвался снаряд, и этот погреб завалило. Долго мы там сидели в темноте, заваленные. Она кричала, кричала, но вокруг – никого. На второй или третий день мать услышала наверху русскую речь. Она опять пыталась звать на помощь, но обессиленную и охрипшую, её не слышали. И только случайно один солдат, проходя мимо разваленного сарая, услышал мой плач. Я, видно, голодный был. Он побежал, догнал свой взвод, уговорил этих солдат вернуться. Нас откопали и спасли. Спасибо тому солдатику.
Армия ушла на Берлин, а мы вдвоем – на Польшу, Белоруссию и дальше. Я не знаю, сколько мы добиралась сюда, домой. Но добрались. А здесь жилья нет. Хату её сожгли, и никого из родителей не осталось в живых. Сначала жили в землянке, потом поселились у бабушки. Когда бабушка умерла в сорок девятом году, моя мать вышла замуж – приняла приймака. На фронте он не был. Так – какой-то прощелыга и забулдыга. Работал мало, притворялся больным и пьянствовал. Ко мне относился жестоко. Часто избивал, называл «немцем». Мать допоздна работала в колхозе и многого не знала. Когда я немного повзрослел, пытался ему как-то отпор давать. Он еще больше меня побил, и я ушел из дому. Обидно мне было после его побоев.
- И сколько тебе было, когда ты ушел из дому?
- Точно не помню. Лет десять, наверное. Вот тогда я и познакомился с твоим братом. Немного пожил у них. У него мать хорошая была, подкармливала меня. Много раз я уходил из дому. Сяду на любой поезд и уеду, куда привезет. Один раз до Киева доехал, второй раз до Винницы. Когда жрать хотелось, по базарам шастал, воровал. Ночевал, где придется. Часто – просто в кустах. Менты ловили, возвращали. Из школы меня за прогулы исключили. Мать со временем тоже стала заодно со своим мужем. Она так и заявила: «Я от своего сына отказываюсь». Им лучше было без меня. В общем, они с директором школы и с комиссией по делам малолеток состряпали на меня дело и отправили с эвакуатором во Львовскую колонию для несовершеннолетних. Там было не лучше чем дома. Били и воспитатели и старшие. Законы тюремные. Убежал я оттуда с одним другом. У нас была одна мечта – побывать в Сочи и увидеть море, пальмы и корабли. Для нас это было что-то сказочное. Тогда еще никакой электрификации дорог не было, и мы путешествовали на крышах вагонов. В старых вагонах были такие трубы вентиляционные – обнимешь её и лежишь. Но, если уснул, можешь запросто скатиться вниз под колеса.
До Сочи мы так и не добрались ни разу. Не исполнилась наша мечта. В Ростове нас пару раз снимали с поездов. Один раз добрались до Туапсе. Наворовали на рынке харчей, арбуз стащили. Пришли к морю, расположись между камней. Только разделись купаться, как нас накрыла милиция. Так и не успели покупаться, только ноги помочили в море. И опять колония.