— Нет, насчет трех дней он, конечно же, меня наколол, — Андрей, не оборачиваясь, передал Вадиму два пустых стакана со стола, — но от Виталия Павловича этого можно было ожидать… Жалко только, Оксанка расстроилась. Ты представь: у нее уже сегодня день рождения, а мы до двенадцати ночи только-только успеем добраться в это гребаное Голицыно и открыть шампанское. И то если выедем сразу после окончания моего дежурства… Класс, да?
— Класс, — меланхолично отозвался Гриценко, наливая в стаканы кипяток из литровой банки, обернутой в вафельное полотенце. — А ты бы пришел к нему, стукнул кулаком по столу, сказал: так, мол, и так, отпустите сейчас же и до конца октября! А что? Празднование дня рождения любимой женщины, плавно переходящее в свадьбу и медовый месяц!
— Да я сам понимаю, что, по идее, он прав, — Андрей поморщился, — но перед Оксанкой неудобно жутко. Она и так, бедная, живет жизнью образцовой домохозяйки: работа — дом, работа — дом… Недавно в театр вырвались, так там и то какая-то крыса из бывших институтских подружек умудрилась ей настроение испортить… А ей ведь, наверное, хочется и в рестораны, и в клубы ночные… Не дома же сиднем сидеть, с ее то внешностью!
Наивная мальчишеская гордость проклюнулась в его словах, словно нахальный птенец, причем настолько неожиданно, что сам он смущенно заулыбался. Зато Вадим с демонстративно и восхитительно равнодушным видом продолжил методично топить в стаканах с кипятком пакетики чая. Пакетики были похожи на терпящие крушение корабли, их рифленые уголки — на взывающие к помощи паруса, а глаза Гриценко — на два рыжих комочка смеха. Потемкин на секунду почувствовал себя семилетним пацаном, слишком уж расхваставшимся игрушкой с дистанционным управлением.
— С ее-то внешностью! — принимая правила игры, повторил он.
— А? — рассеяно отозвался Вадим, прижав ложечкой пакетик ко дну стакана.
— Я говорю: с ее-то внешностью!
— Что-что?
— С ее-то внешностью! — рявкнул Потемкин, наклонившись к его лицу. Гриценко резко отодвинулся, делая вид, что прочищает ухо, а свободной рукой показал ему кулак. Потом выпрямился, поправил воротник халата и деловито поинтересовался:
— Так что ты говоришь?
Оба расхохотались, а потом Вадим задумчиво добавил:
— Да-а… Если бы у меня была такая жена, я бы тоже, наверное, кричал об этом на каждом углу.
Жену Гриценко Андрей никогда не видел. Просто знал, что она у него есть, как и двухкомнатная квартира на «Полежаевской», как двое детей, как старенькая красная «шестерка». А еще у Вадима была длинноногая Олеся с круглыми зелеными глазами. Эти глаза, вечно, кажется, прозрачные и печальные, Андрею почему-то сейчас и вспомнились. Нет, на работе Олеся, случалось, смеялась или, по крайней мере, улыбалась, демонстрируя ровные белые зубки и безмятежное настроение. Но как-то совершенно случайно он заметил, как она смотрит в спину уходящему Гриценко. Она стояла посреди гулкого больничного коридора, засунув руки в карманы халата, и из глаз ее словно постепенно вытекала жизнь. Впрочем, когда Вадим обернулся, то ли почувствовав ее взгляд, то ли еще почему, Олеся мгновенно заулыбалась, сделала ему «ручкой» и, цокая каблучками, заспешила в сестринскую. Андрей тогда деликатно «нырнул» в ближайшую палату, подумав только: «Несчастная девчонка!» А сейчас вдруг впервые задался неожиданным вопросом: «Интересно, а как смотрит на меня Оксана, когда я поворачиваюсь к ней спиной?»