— Берите, берите, молодой человек, — зычно и авторитетно предложила дама, перехватив его взгляд. — Пыльцы на них нет, аллергии не вызывают, для такого случая в самый раз. У вас мальчик? Девочка?
— Да у меня пока еще никого, — спокойно улыбнулся Андрей.
— А! — грустно кивнула головой цветочница, стремительно теряя к нему интерес.
Он еще раз взглянул на розово-голубые букетики и подумал, что встречать Оксанку из роддома нужно будет именно с такими цветами. А пока, наверное, лучше розы…
Выбрать розы оказалось делом совсем непростым. Ему предлагали белые на толстых темно-зеленых стеблях, бордовые, цветом напоминающие свекольник, маленькие бутоны, погруженные в пышную зелень и обернутые сверкающим целлофаном. В конце концов он взял три классически красные и отправился обратно в отделение.
Розы пахли просто великолепно! Оксанка, не переносящая духов со сладким цветочным запахом, обожала запах натуральных цветов. Она всякий раз замирала возле какой-нибудь вазы, привстав на цыпочки и блаженно зажмурив глаза, как кошка, учуявшая запах валерьянки. При этом тонкие ноздри ее слегка подрагивали, а на губах блуждала неясная улыбка. Андрей этого не понимал, но по ее просьбе старательно принюхивался, а потом совершенно серьезно говорил: «Ну, ва-аще!» И поворачивал к ней лицо с бессмысленными, сведенными к носу глазами. За что обычно получал по лбу… Сейчас ему казалось, что розы оставляют тень своего запаха на стерильных стенах отделения, и что это аромат радости и надежды — чувств, как известно, более чем полезных для больных. Но он имеет право быть глупым и наивно-счастливым, потому что сегодня день рождения любимой женщины, которая очень скоро станет его женой. И вообще дежурство благополучно заканчивается через десять минут, Севостьянов, уже, наверное, готовится к вечернему обходу. Неожиданно Андрей остановился и принюхался: сладкий аромат роз тяжело и страшно перекрывался густым запахом свежей крови…
Навстречу ему, словно огромная перепуганная бабочка, выскочила медсестра Жанна.
— Что случилось? — спросил Потемкин, зачем-то пряча букет за спину.
— Мальчика привезли тяжелого. На железный прут напоролся, — на бегу ответила она. — Смотреть страшно. Да еще мать в каталку вцепилась, подойти не дает… Операционную готовим. Вот, блин, невезуха!
«Невезуха» явно относилась к тому, что тяжелая операция выпала на ночную смену. К тому же Жанне не хотелось работать с молодым и неопытным Севостьяновым. Стоило тому взять в руки скальпель, как на лицо его наплывало выражение философской покорности судьбе. Сквозь эту меланхолическую пелену отчетливо проглядывал страх. Севостьянов заранее готовил себя к поражению и каждый раз «восставал из пепла», когда выяснялось, что больной не умер у него под ножом. То ли просто в мединститут его запихали родители, озабоченные, чтобы их чадо получило приличное образование, то ли он сам слишком поздно осознал свою «профнепригодность». Во всяком случае, теперь каждый день он что-то доказывал сам себе, и непонятно, чем это должно было в результате закончиться. К счастью для пациентов, в институте Слава учился чрезвычайно прилежно, и хирургом был хоть неопытным, но грамотным. Он напоминал грамотного канатоходца, превосходно знающего «теорию» и тем не менее каждую секунду боящегося сорваться вниз…
Жанна стремительно понеслась дальше, в направлении приемного покоя. Андрей немедленно последовал за ней. Теперь он уже не чувствовал запаха роз, и о том, как нелепо выглядит сейчас в своей серой «толстовке» с черными пуговками, в черных джинсах, да еще с этим шуршащим целлофаном букетом, задумался только тогда, когда его фигура мгновенной тенью отразилась в стеклянной двери приемного покоя.
Мальчик выглядел тщедушным и жалким в безжалостном свете ламп. Ему могло быть лет десять-двенадцать. Его лицо превратилось в серую безжизненную маску с черными кругами под глазами. Он лежал на закрытой белой простыней каталке, а под ним расплывалось неровное алое пятно. Мать уже не цеплялась за носилки, а сидела рядом на кушетке и плакала безнадежно, как на похоронах. Наверное, они с сыном были в гостях или собирались куда-то в гости, потому что мать была тщательно причесана и одета в дорогой шерстяной костюм. Девчонки-медсестры успели обрезать у мальчика вдавившиеся в края раны кусочки белой шелковой рубашки. Вадим стоял у стены, скрестив руки на груди, и смотрел прямо перед собой отсутствующим остекленевшим взглядом. Услышав скрип открывающейся двери, он повернулся, кивнул Андрею и, указав глазами на мальчика, скептически поджал губы. Это могло означать только одно: шансов спасти пацана практически нет.