— Еще один мазок! — сказал он и начал торопливо и нервно работать кисточкой, будто в самом деле в этих последних мазках и заключены все тайны этюда. Потом Игорь долго, словно испытывая ее терпенье, протирал тряпицами кисти. Эльвира спокойно наблюдала за ним, словно бы говоря: пожалуйста, она хоть целый час простоит, поджидая его, если ему так хочется.
Наконец Игорь сложил этюдник и пристроил ремень на плечо.
— Все. Пошли, — бросил он.
Пыль на проселочной дороге мягкая, как пудра. Как-то раньше — в своих-то тяжелых кирзовых сапогах — Игорь не замечал этого. Теперь же, когда он шел рядом с Эльвирой, пылить не хотелось. Игорь свернул на обочину. Обочина густо поросла ромашкой и мышиным горошком. От ромашки, как всегда в середине сентября, остались лишь сухие стебли да пожухшие пуговки цветов, опутанные паутиной. Но мышиный горошек цвел своими голубоватыми глазками.
Игорю мышиный горошек нравился. Однако Эльвира, остановившись, безжалостно сорвала его цепкие нити с побегов цикория, и стало видно, что и цикорий еще цветет.
— Вам нравится этот цветок? — указала она на цикорий, — Нет? А мне очень нравится. — Эльвира сорвала куст цикория и дополнила им свой лесной букет.
За покосившимися плетнями женщины выбирали картошку. По дороге, обгоняя Игоря и Эльвиру, проплыл грузовик. Кузов был доверху наполнен картофельными клубнями, которые казались на солнце янтарными.
— Ох-хо-хо! — вздохнула Эльвира. — Как бежит время! Уже две недели, как я тут бездельничаю. А кажется, что это было вчера: Лена, наша диетсестра, подвела меня к столу. «Игорь Николаевич, можно за ваш стол посадить новенькую?»
Кудинов очень хорошо помнил, как появилась Эльвира, и он сказал:
— Да, две недели.
— А вы давно тут?
— Скоро будет месяц. Я не первый раз тут и живу по три-четыре срока.
— О, вот вы небось, картин-то понаписали! И вам не надоедает? А мне Лена вас хвалила. Говорит: «Я тебя сажаю за стол к очень хорошему человеку. Он — художник, все работает. Ты уж не надоедай ему своей болтовней. А то я знаю тебя: ты любого заговоришь! Надоешь Игорю Николаевичу, и он перестанет к нам ездить. А то он каждый год — весной или осенью, но обязательно у нас бывает».
— А вы откуда знаете диетсестру?
— Лену-то?! Да мы с ней в школе за одной партой сидели! Она наша — заокская. Только я после десятилетки в институт пошла, а Ленка сразу же вышла замуж. Хороший такой парень попался — морячок здешний, страховский. Войну всю прошел. Вернулся в деревню, а тут — самое разоренье. Повертелся он год-другой, — устроился в Заокске на тарный завод. Тут и повстречал Ленку. Женились они, — а жить где? Тогда они сюда, в дом отдыха, устроились: Лена официанткой, а Костя истопником. Комнату им дали; ребята пошли…
Шагая проселком, Игорь со смятенным чувством слушал этот рассказ. За ним стояла подкупающая простота жизни, людских отношений, взглядов, понятий. Но самое удивительное — у Эльвиры не было ни тени зависти к подруге, которая уже прочно устроена, имеет семью — детей, мужа, огород, хозяйство. Эльвира рассказывала с юмором, и Кудинову это нравилось.
— Спасибо. А я не знал ничего о Лене, — признался он.
— Да вы ничего не видите! — сказала Эльвира. — «Приятного аппетита!» — и побежал. Вам даже на меня взглянуть некогда.
Замечание это задело Игоря.
— Вы не совсем правы, Эльвира, — сказал он. — Конечно, мне трудно оправдываться.
— Я сужу по поступкам. Соседка ваша по столу погибает от скуки. Хоть раз вы пригласили ее на танцы? Предложили ей прокатиться на лодке? Нет, не пригласили, не предложили.
Кудинов смотрел на Эльвиру и не мог понять — шутит она или говорит всерьез?
Подойдя к коттеджу, в котором жил Игорь, они остановились. Ему надо было забежать к себе — переодеться, а ей подыматься в столовую. Однако, посмотрев на Эльвиру, Игорь нашелся, чем ответить на укор за равнодушие.
— Эльвира! — сказал он. — Зайдите. Посмотрите мои работы. Правда, у меня холостяцкий беспорядок…
— Спасибо. Обязательно зайду, но как-нибудь в другой раз. Теперь обедать пора.