— И в другой раз вы найдете отговорку.
— В таком случае — что ж… Но только на одну минутку, Игорь, я устала.
— Прошу! — Игорь открыл дверь на террасу и пропустил Эльвиру вперед.
В погожий осенний день, какой стоял сегодня, тут, на террасе, было тепло. Дощатый пол был испятнан солнечными бликами. На диване, на подоконниках, в простенках — всюду висели, стояли, подсыхая, картонки и холсты.
Эльвира вошла на террасу, огляделась.
— Игорь, вы совсем-совсем забудьте про меня, — попросила она. — Ну, хотя бы на время! Вы собирайтесь. Не обращайте на меня внимания. А я посмотрю. Ладно?
— Хорошо, хорошо, — повторял он, однако оставить ее не спешил.
На террасе остро пахло разбавителем — от сырых еще картонок. Игорь открыл окно; пахнуло свежим ветерком. И только после этого он прошел к себе в комнату. Надо было переобуться, помыть руки, сменить рубашку.
И когда Игорь через четверть часа — посвежевший, в хорошем настроении — вновь появился на террасе, то, к своему немалому удивлению, заметил, что Эльвира вовсе и не ждала его. Она была увлечена, рассматривая его этюды. А их было много. Вся глухая стена бревенчатого сруба была увешана его работами. Тут висели: «Ракиты», «Мокрые стога», «Осенние дали» и еще два или три полотна, над которыми он хотел поработать.
Эльвира внимательно разглядывала его полотна. Она была настолько увлечена, что даже вздрогнула, услыхав его шаги. Вздрогнула — и обернулась, и он уловил на ее лице радостное выражение.
— Извините меня, Игорь Николаевич… — заговорила Эльвира.
— Зовите меня просто, как обычно, Игорем, — поправил он.
— Да? Ну, просто — Игорь, — повторила она. — Извините меня: я мало смыслю в живописи. Правда, когда училась в институте, у меня была подружка Нина… сейчас в Кокчетаве работает. Она — непоседа и страсть как любопытна. И любила живопись. Бывало, на каждую выставку меня таскала. Но потом очутилась я в Кирше, и вот уже года два не была ни на одной выставке. Так что боюсь, что мои суждения покажутся вам наивными.
— Давайте — без вступлений! Говорите, как понимаете. Мне всякое мнение интересно.
— Вы любите пейзаж, — продолжала Эльвира. — Это хорошо. Вы уже почти нашли свой любимый цвет… Но не кажется ли вам, что на одном этюде серый фон хорош, а когда серого видишь слишком много, то становится как-то скучно? Вот мы шли сейчас — какая благодать вокруг! Лес, небо, луга — все такое яркое, красочное. Вот нарисовать такое, сохранить надолго радость этого дня — это и есть, по-моему, искусство. А у вас все серое, одноцветное.
— Мы уже говорили об этом… — Игорь пожал плечами, как бы поясняя, что, мол, тому, кто не понимает живописи, объяснить это трудно. Но, подумав, все же добавил: — Это трудно объяснимо, Эльвира. Я редко пишу при ярком освещении. Солнце искажает цвет. Я люблю приглушенное освещение. Отсюда-то, видимо, и мое пристрастие к серому цвету.
Она поняла, что разговор этот неприятен ему, и поспешила перевести разговор на другое:
— И еще, Игорь: почему вы не любите лес?
— Как это «не люблю»? — он был несколько озадачен этим вопросом.
— Так. Вон сколько у вас этюдов! И я не вижу ни одного, где был бы лес. Ни березовых опушек, ни тенистых елей. Все серые стога да осенние ивы. А лес сейчас такой красивый!
Игорь никогда не задумывался, что больше любит писать. Да, он любит простор, дали, серую Оку — все, что больше отвечает его настроению.
— А я очень люблю лес, — продолжала Эльвира. — Так и бродила бы по нему весь день. Мне надо было бы поступить в лесную академию, а я вот бумажками занимаюсь: «сальдо — бульдо»…
— Вы бухгалтер? — настороженно спросил Игорь.
— Не совсем бухгалтер. Экономист. Но тут, в Заокском, должности экономиста нет. Пока работаю в райфинотделе. Сижу за столом, а сама смотрю на лес. У нас лес — под самыми окнами. Я за десять километров хожу и никого не боюсь: ни людей, ни лосей. Я наши леса знаю. А тут одна боюсь. К тому же — я болтушка. Мне попутчик нужен, чтоб было с кем поговорить. Пойдемте завтра вместе? Грибов наберем. А Лена нам их пожарит.
— Какие теперь грибы?! — ворчливо отозвался он.
— Ну, что вы! Знаете, сколько в этом году грибов?! Пойдемте, Игорь Николаевич! И мне сделаете приятное, и сами развеетесь. Отойдете от этих «серых далей», — съязвила она.
Как-то трудно было отказать в такой пустяковой просьбе. Но с другой стороны, всякое дело, которое требовало от Кудинова движения, принятия каких-то новых решений, вызывало в нем внутренний протест.
Эльвира видела, что он колеблется. Она уже знала, чем можно заманить его в лес.