В комнате было тепло — Игорь еще с вечера хорошо протопил печку, стоявшую в углу, в жестяном кожухе, покрашенном «под серебро».
Было тихо, уютно и очень спокойно на душе.
Игорь уже заканчивал бритье, когда она проснулась.
— Доброе утро! — сказала Эльвира, приподняв голову. — О, проспала!
— И хорошо, что проспала. Раз в неделю можно и проспать. — Игорь полотенцем вытер остатки мыльной пены с лица, как всегда после бритья, еще раз внимательно оглядывая себя в зеркале. И остановился на полуслове: увидел в зеркале Эльвиру, скинувшую с себя одеяло.
Игорь был поражен красотой Эльвиры. И это понятно, если учесть, что, кроме натурщицы в институтском классе, он не видел нагих женщин. Обомлев, он тайно, через зеркало, любовался Эльвирой. Она же, видимо, думала, что он занят и не видит ее.
Эльвира потянулась, заложила обе руки за голову и от блаженства на какой-то миг смежила веки. Игорь не сводил глаз с Эльвиры — правда, у нее слишком крепкая шея, не так изящна талия, как у какой-нибудь Саскии. Но Саския, надо думать, в юности не работала на лесоповале. И тут же пришло решение: «А что — если написать ее!» Мысль эта разом овладела им. В ней, в этой мысли, была любовь и воспоминание о любви: «Писать! Писать!» Как он любил ее в этот миг! Как часто он мечтал о том, что у него будет прекрасная жена, которую он писал бы всю жизнь, запечатлел бы каждый ее шаг: на даче, на кухне, в кругу детей.
— Эльвира! — воскликнул Игорь. Он бросился к ней, встал перед нею на колени, стал целовать. Она смеялась, увертывалась. Вдруг он резко отстранился, заговорил шепотом, умоляюще:
— Полежи так. Ну полчасика. Я напишу тебя.
Эльвира торопливо прикрылась одеялом.
— Не надо! — сказала она. — Разве в одежде я — хуже?
— Нет! В одежде ты прекрасна! — искренне и горячо воскликнул Игорь. — Но пойми, писать натуру, да еще такую, я мечтал всю жизнь. Я… я… Все содрогнутся, когда я такое выставлю! Ты можешь лежать спиной, как «Венера» у Веласкеса. Только без зеркала. И никто не узнает тебя.
— Лучше выйди-ка, я оденусь, — сказала Эльвира.
— Милая! — умоляюще произнес Игорь. — Всего лишь четверть часа!
Он был очень огорчен ее отказом, но виду не подал. Игорь стал горячо, сбивчиво уговаривать ее. Он говорил в общем-то прописные истины. Говорил о том, что искусство живет веками. Образ, воплощенный на полотне, бессмертен. Полотно, холст, картина так же вечны, как и всякие другие материальные ценности. Сотни лет живут заводы, станки, железные дороги. Но и заводы устаревают! Их ломают, на их месте строят новые, меняют машины. Устаревают дома, корабли, паровозы. И не устаревают лишь произведения искусства, поэтому те же «Сикстинская мадонна», «Спящая Венера» или «Даная» остаются мерилом красоты и вот уже не одну сотню лет радуют человечество.
— Все мы смертны, — говорил Игорь, пафос его слов гас, спадал — не от усталости гас, а от равнодушия с каким Эльвира слушала его. — Все мы умрем, как, к слову, умерли и те прекрасные женщины, с которых писали своих Венер и Мадонн Веласкес, Рафаэль, Джорджоне… Они живут лишь на полотнах художников. Ты же сама видела, как на этюде с маслятами оживали твои черты. Что бы ни случилось теперь, — но ты есть, и вечно останутся твое лицо, глаза, улыбка…
Эльвира подождала, когда он исчерпал все свои доводы, улыбнулась сдержанно, как на том холсте, сказала простодушно:
— Толстовата я — для Венеры-то…
— Что ты! Ты прекрасна.
— Ну, хорошо: вот ты нарисуешь меня. А что потом?
— Ну, потом… Потом — все зависит от того, как оно получится. Сейчас знаешь какое время? Многие художники вернулись с войны. Для них тема войны дорога. Походи по залам любой выставки — сплошной серый цвет — цвет солдатских шинелей да гимнастерок. А тут вдруг — лежит женщина, само торжество жизни! Да на выставке все с ума сойдут! Если, конечно, выставят такое.
— А если возьмут да и выставят?
— Очень хорошо, если выставят.
— И у тебя ее купят?
— На это мало надежды.
— И дадут большие деньги? — напирала она.
Игорь промолчал, ошеломленный ее логикой.
— Нет уж, я не хочу, чтоб на меня смотрели. Мне это противно. Так вот — иное дело. А чтоб на меня, голую, смотрели… и чтоб через сто лет! Нет не надо.
Спустя минуту Игорь нашелся.
— Я не думал об этом. Извини, — заговорил Игорь, и слова его прозвучали искренне: он и правда не думал об этом. — В институте мы писали натуру — и ничего. Женщина сидела, а мы всей группой ее писали. Тут дело привычки. Известны натурщицы, которые позировали десятилетиями — от молодости и до глубокой старости. Мы, художники, все равно что врачи. Мы и анатомию человека для этого изучаем. Нас стесняться не надо. Ведь врача-то ты не стесняешься? Перед врачом-то тебе случалось?.. — он не договорил, что́ с л у ч а л о с ь, но она и без того поняла, о чем речь.