Все уже махнули рукой на Игоря Кудинова, мол, этот — сам себя не перепрыгнет! Но Игорь втайне не верил в объективность оценок и про себя, озлобляясь, думал, что во всех этих комиссиях засели его враги и завистники.
Кудинов и теперь мало надеялся на объективность.
Игорь очень волновался. Он привез свои холсты накануне выставкома и с раннего утра, в пятницу, уже бегал там — с пилой и молотком. Даже для «Эльвиры» он не успел заказать в мастерской раму и сам сколачивал для всех своих холстов подрамники. Привозили свои работы и другие художники; в ожидании очереди ставили свои полотна в тесную комнату, что по соседству с залом, где заседал выставком.
Когда подошла его очередь, Игорь вошел в кабинет, где в голубом тумане от дыма сигарет сидело человек семь или восемь усталых, скучающих художников. Он даже не успел разглядеть, кто еще, кроме Славки, был тут.
Игорь приладил свои работы на подставках и отошел в сторону. Обычно все лениво поворачивали головы к работам, смотрели, но сам приговор — берется полотно или не берется; если доработка, то какая и т. д., — приговор выносился позже, после того как были просмотрены все полотна, представленные сегодня. Но это так считалось, что решение выносится потом. По интонации председателя выставкома Игорь догадывался о решении сразу, когда он, председатель, лениво говорил: «Все, Игорь… уноси!».
И Кудинов уносил или вывозил свои этюды домой.
Он и теперь, отойдя в сторонку от своих работ, ждал того же: «Все, Игорь… уноси!».
Но на этот раз все словно бы онемели. Онемели? А может, он оглох? Молчание длилось слишком долго.
Первым пришел в себя Славка Ипполитов.
— Смотрите-ка! А ничего.
— Да-а, и второй этюд — «Стога» — тоже хорош! — сказал председатель.
Тогда Славка вдруг вскочил со своего места, подошел к Игорю, обнял его.
— Старик, поздравляю! — воскликнул он. — Ты никогда так хорошо не писал! Замечательно!
Славка шокировал весь выставком, ибо после его восторгов глупо было что-либо решать за закрытыми дверьми, а может, и не шокировал вовсе, а восторг был единодушным, потому как вслед за Ипполитовым и все другие члены комиссии повставали со своих мест и принялись горячо поздравлять Игоря:
— Чудесно!
— А какая уверенность в мазке!
Все три работы Игоря были приняты к выставке. Их повесили в самом лучшем зале, на самом видном месте. Была очень хорошая пресса; полотна не раз воспроизводились в газетах и журналах. Одним словом, Игорь Кудинов сразу же обрел имя и вес в среде художников.
«Эльвиру», помимо всего прочего, решено было воспроизвести на открытке. Это приносило не только известность, но и деньги. Вышли, правда, небольшие трения с музеем, который к тому времени уже купил ее, но все уладилось, и перед самым Новым годом Кудинов получил стопку пахнущих краской оттисков. То были а в т о р с к и е экземпляры открыток. Игорь тут же послал один оттиск Эльвире.
На открытке Игорь, как и положено автору, занятому раздачей автографов, торопливо написал:
«Милому, незабываемому оригиналу — от робкого копииста».
Он нацарапал свой адрес и расписался.
Опустив письмо, Кудинов подумал, что надо было хоть пару слов черкнуть о себе, о своей жизни. Но Игорь был так занят, а главное — так увлечен своим успехом, что ему не пришло даже и в голову писать о том, что он вспоминает ее и тоскует о ней.
Эльвира откликнулась.
Она написала Игорю большое и — чего он уж совсем не ожидал — очень умное письмо: спокойное, мудрое, с юмором. Пожурив его за торопливость («инок так спешил, что не написал ни строки о себе»), она спрашивала: где выставлена картина? Можно ли ей приехать на выставку, посмотреть? Она так часто вспоминает их осень и думает — о нем, о его будущем…
Игорь думал: «Надо ответить!» Однако он истер это письмо, таская его в кармане пальто, но ответа так и не написал. Выставка к тому времени была уже закрыта. Полотно — куплено, увезено в К-н. А писать о себе — о том, что он очень счастлив, занят, — не хотелось. Как не хотелось писать и о том, что он часто думает о ней, вспоминает ее. Игорь боялся проявлять свои чувства. К тому же вскоре у него появились и другие увлечения.